Валленштейн

— Где-то недалеко от этой дороги находятся курганы, хранящие благородные кости польских гусар, — мрачно заметил Конашевич. — Их более ста лет назад взяли в плен и казнили по приказу Стефана Великого, и эти курганы насыпали для устрашения польских шляхтичей.

— Поражаюсь азиатскому варварству, — тотчас отозвался Пржиемский. — Стефан Великий поступил явно не по-рыцарски: убить пленника легче всего. Но пусть не думают молдавские господари, что сумели запугать доблестное польское рыцарство, — договорить он не успел: внезапно раздался пронзительный свист, и вековая ель с треском упала, преградив им дорогу.

Кавалькада вынуждена была остановиться. Впереди за могучим поваленным стволом и за густой чёрной хвоей замелькали какие-то пешие, судя по всему, вооружённые люди в овчинных тулупах и в высоких бараньих качулах.

— Назад! — воскликнул Валленштейн, выхватывая седельный пистолет и взводя курок. — Это гайдуки!

Однако команда запоздала: за его спиной тоже раздался громкий треск падающей ели. Бежать по глубокому снегу в сторону от дороги, в непроходимую лесную чащу было бессмысленно: там между деревьев мелькнули горящие факелы.

Епископ с эскортом оказался в ловушке.

Валленштейн мгновенно оценил ситуацию, метким выстрелом свалив приблизившегося к ним гайдука, он приказал всем спешиться и, вспомнив случай, произошедший с ним ещё в Италии на дороге из Падуи в Кьеджу, скомандовал:

— К саням! Занимай круговую оборону!

Рейтарам и казакам не нужно было два раза повторять: уже через мгновение они, прикрываясь своими лошадями, грозно ощетинились короткими мушкетами и пистолетами. Епископ не остался безучастным наблюдателем и, откинув меховой полог в сторону, достал из-под сиденья длинноствольный испанский мушкет, положил рядом с собой обнажённую шпагу и пару отличных бельгийских пистолетов. Гайдуки со свистом и гиканьем ринулись на попавших в засаду людей. Однако град свинца отбросил их назад: на снегу остались лежать несколько трупов и тяжелораненые гайдуки, которые корчились от боли, вопили проклятия и просили о помощи. Те, кому повезло больше, поспешили исчезнуть в лесной чаще. Гайдуки залегли за поваленными деревьями, и было слышно, как они пререкаются между собой, перемежая спор угрозами и проклятиями, адресованными путникам.

— Обещают нас разорвать, привязав к нашим же лошадям, или посадить на колья, — перевёл Конашевич-Сагайдачный, перезаряжая свои пистолеты. — Они не оставят нас, но если мы продержимся до рассвета, то есть слабая надежда, что на этой дороге может появиться отряд сборщиков налогов из Сучавы. Однако, хватит ли у нас пороха и свинца?

— Тогда возьмёмся за шпаги и сабли, — хмуро сказал Валленштейн.

— Дорого этим оборванцам обойдётся встреча с пани Изольдой, — обнажая наполовину свой клинок, хвастливо заявил хорунжий Пржиемский.

Сотник Мак бросил на шляхтича короткий взгляд, но ничего не сказал, старательно орудуя шомполом в стволе длинной пищали.

— А что, пан сотник предпочитает пушку настоящему рыцарскому оружию? — не унимался хорунжий.

— Я предпочитаю в такое время года сидеть дома, — хмуро ответил сотник.

— Видно, пан сотник привык воевать только за деньги, как и всякий сечевой рыцарь, — засмеялся Пржиемский.

— А пан хорунжий за что воюет?

— Разумеется, как настоящий рыцарь, я воюю только за честь служить своей саблей его величеству королю Речи Посполитой[52], — возмутился шляхтич.

— Вот и я говорю, — усмехнулся сотник Мак, — кому чего не хватает, тот за то и воюет.

Вокруг все прыснули от смеха. Хорунжий, разозлившись, выхватил из ножен саблю и воскликнул:

— Пся крев! Я сейчас сам, в одиночку, или разгоню эту шайку гайдуков, или умру, и тогда никто не посмеет заявить, что мне не хватает чести!

— Погодите, пан хорунжий, до утра успеется, — осадил его Конашевич-Сагайдачный. — Если пан хорунжий падёт смертью героя в бою с лесными ворами, то кто же защитит его преосвященство епископа? — Полковник с укором взглянул на сотника Мака и добавил: — Нам надо любой ценой продержаться до утра, а не размахивать саблями.

Пржиемский тотчас напустил на себя важный вид, надулся, как индюк, передвинулся поближе к саням епископа, бормоча под нос:

— Только сабля доброго католика, а не какого-то схизматика[53] может послужить его преосвященству.

Между тем, не успел Конашевич-Сагайдачный столь дипломатично потушить ссору, как из-за поваленного дерева раздалось:

— Эй, простолане![54] Если хотите уйти отсюда живыми и здоровыми, то несите немедленно полную шапку золота, отдайте лошадей и оружие, и тогда убирайтесь на все четыре стороны! До Тарашан сможете добраться пешком ещё сегодня, до полуночи!

Епископ и его спутники молча продолжали усердно работать шомполами в стволах мушкетов и пистолетов. Всем было ясно, что это обещание гайдуков гроша ломаного не стоило.

— Эй, простолане! Я, Тома Кинэ[55], вас спрашиваю: договоримся мы по-хорошему или нет? — В последних словах капитана гайдуков чувствовались чуть ли не жалобные нотки.