Валленштейн

Его разбудили внезапно. Цепкие жилистые руки, словно острые когти коршуна, намертво вцепились в его измученное тело, стащили с охапки гнилой соломы и рывком поставили на ноги. Была поздняя ночь, и рыцарь Валленштейн, ошалело моргая сонными глазами, вынужден был прищуриться и резко откинуть голову от пламени чадящего смоляного факела, слишком близко поднесённого к его бледному осунувшемуся лицу. Огонь обдал рыцаря невыносимым жаром и смрадом горящей смолы. Ещё немного, и у него загорелись бы свисающие на лоб, длинные спутанные пряди грязных сальных волос. Валленштейн на этот раз отчётливо понял, что это конец. Сейчас его проведут по длинным запутанным переходам тюрьмы в огромный подземный склеп, где заседает трибунал святой инквизиции[1], зачитают вердикт, после чего окончательно передадут в руки светской власти, и его короткий земной путь завершится костром, повторяя печальную судьбу неистового упрямца Джордано Бруно[2]. Именно поздней ночью трибунал принимал специальные решения, касающиеся судьбы очередного несчастного подследственного, то есть очередной жертвы, которую, по мнению учёных братьев-доминиканцев[3], необходимо было срочно поджарить на костре к неописуемой радости добрых католиков. Обычно последнее заседание трибунала заканчивалось торжественным ритуалом сожжения преступника на медленном огне на самой большой городской площади в присутствии множества восторженных зрителей, среди которых всегда находилось достаточное количество знатоков и тонких ценителей различных способов и видов казней.

Позади было почти три месяца бесконечных изнурительных допросов и уговоров учёных братьев доминиканцев, которые ведали делами инквизиции: он — рыцарь Валленштейн — должен признать себя виновным в богопротивной ереси и полностью раскаяться в гнусном преступлении против католической церкви. Он за собой не чувствовал никакой вины. Правда, чрезмерное увлечение астрологией, астрономией и математикой привело его в конце концов к учениям Коперника[4] и Галилея[5], а потом и к философским выкладкам монаха Джордано Бруно. Впрочем, последний был просто обыкновенным философом и имел весьма туманное представление о сложной гармонии движения небесных светил, но его оригинальная философия натолкнула Валленштейна на весьма любопытную мысль: «в этом мире много миров», — а значит и каждом мире есть и свой собственный творец. Однажды после полудюжины бокалов доброго вина рыцарь громогласно высказал эту замечательную мысль в тесном кругу вагантов[6] — близких друзей и постоянных собутыльников. И вот теперь он здесь, в мрачных зловещих застенках инквизиции. При этой мысли Валленштейн горько улыбнулся: так нелепо и странно закончилось его «путешествие за подвигами», которое он совершил под влиянием знаменитого литературного произведения рыцаря Георги фон Эхингена. Стоило ли тогда, ещё в 1601 году, поено окончания лютеранского университета в Альтдорфе предпринимать рискованный кавалерийский пробег на верном Шпатце[7] почти через всю Европу в страну, где были заложены основы нынешней христианской цивилизации? Он на свою беду стремился в Падую, знаменитую споим университетом. Если в стенах alma mater[8] в Альтдорфе Валленштейн успешно освоил тривиум — грамматику, риторику и диалектику, — то в падуанском университете не только значительно усовершенствовал свои прежние знания, но и не менее успешно постиг квадриум — арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Кроме того, происходя из древнего рыцарского рода фон Вальдштейнов, имеющего отношение к арнаурской ветви чешского рыцарства, он всегда помнил, кем является в этом жестоком и диком мире, имея пристрастие к наукам, ни на минуту не забывал, что он в первую очередь — рыцарь, а значит, должен владеть любым видом оружия. Регулярные занятия в школе Моравских братьев и в иезуитском[9] коллегиуме в Ольмюце, где он провёл юность, а затем в университетах Гольдберга и Альтдорфа, где заслужил громкую славу забияки и дуэлянта, сделали своё дело. Рыцарь, которому не исполнилось ещё и двадцати лет, когда он, проскакав верхом всю Европу, попал в Падую, вскоре стал королём записных дуэлянтов в университете и продолжал совершенствоваться в боевом искусстве, теперь уже в знаменитых итальянских фехтовальных школах.