Валлия

– Это боль, девочка. Энергетические потоки стремительно направляются на срыв печатей, и насколько хватит сил твоего тела, настолько будет успешна сама операция. Жизненная энергия твоего тела будет так стремительно рваться, чтобы сломать печати, что даже выворачивать может тело под немыслимыми углами. Может привести и к переломам, – он искоса взглянул на меня, а я лишь покивала головой, даже не сбилась с шага, смотрела только вперёд, но краем глаза всё же заметила улыбку, скользнувшую по его губам.

И вот передо мной опять откинули полог. Пройдя в некое подобие комнаты, где роль стен выполняли огромные отрезы ткани от потолка в самый пол, я увидела, наконец, тот самый колодец и … разочаровалась!

Только рассматривать мне особо не дали: жрец тихим голосом объяснил мне, что в этом помещении мне и надо будет дожидаться часа общения с кем-либо из Создателей. На вопрос как это обычно происходит, только загадочно улыбнулся и обронил: «Сама всё узнаешь».

На тумбочке, возле стены стоял аналогичный свечной фонарь, которой он и зажёг, на полу мягкий ковёр, кровать, за дополнительным пологом: удобства, если так можно назвать ночной горшок и тазик с кувшином – вот и всё убранство комнаты. Показал мне витой шнур, свисающий рядом с входом, за который надо дёрнуть, если нужна помощь, проголодалась или возникнет какая-нибудь просьба.

Он уже собирался уходить, как я его остановила вопросом:

– А чем мне собственно стоит заняться?

Пожав плечами, ответил:

– Чем захочешь, – хорошо хоть предложил книгу какую-нибудь принести. Попросила бумагу и обычные простые карандаши с ластиком – если уж выбирать между рисованием и чтением, я предпочту первое.

Пока мне ничего не принесли, я осматривалась. Начала с того кусочка колодца, который был не зашторен тканью. Обычная каменная кладка высотой в метр, заглянула внутрь – темно и даже почудилось дуновение свежего ветерка, хотя такого не может быть. Застеленная кровать с тоненьким, жёстким матрасом, в тумбочке кувшин с холодной водой и стакан – вот и всё что я нашла. Успела и посидеть и полежать, когда из-за приоткрывшегося полога появилось улыбающееся лицо Рады. Протянув мне листы бумаги, карандаши, ластик, она ещё раз улыбнулась, только как-то грустно и полог опустился.

Удобно растянувшись на покрывале, которое сняла с кровати и расстелила на ковре, поставила рядом свечной фонарь и, подтянув к себе листы бумаги, начала бездумно выводить линии. Я всегда так делала: отпускала мысли, фантазию в бездумный полёт. За шторами периодически раздавались приглушённые звуки: то кашель донёсся словно издалека, то еле слышный скрежет.

Стараясь не обращать внимания на посторонние звуки, уже более сконцентрировавшись, продолжила вырисовывать начальный абрис лица. То мягкими движениями карандаша, то чётче выделяя линии, выводила им с нажимом. Штрих за штрихом, линии ложились плавно, перетекая из одной в другую словно ручейки талой воды по весне и вот уже узнаваемое столь дорогое, родное мне лицо.

Немного неправильные, но очень дорогие сердцу черты: губы, словно слегка дрогнули в грустной улыбке, глаза смотрят, словно сквозь время, куда-то вдаль, за грань моего понимания.

Это был второй раз, когда я нарисовала портрет мамы. Первый был в далёком детстве, когда я только начала ходить в художественную школу. Вспомнилось, как захотелось ей сделать приятно и я вечерами, тайком рисовала, стараясь придать её портрету наиболее фотографическую схожесть и если полагаться на память – у меня получилось довольно-таки не плохо.

Только вот мама не оценила: едва бросив взгляд на протянутый моей маленькой, дрожащей от волнения рукой лист, она разорвала его на маленькие кусочки и шелестящим, грозным голосом запретила мне рисовать когда-либо наши изображения на бумаге.

Тогда я не понимала – это было довольно опасно: ведь листок мог при быстрых сборах завалиться куда-нибудь, затеряться, а это в свою очередь прямая подсказка о нашей внешности тем, кто за нами охотился. Проводя пальцем по родным чертам лица, не замечая слёз, текущих по щекам, с тоской, болью, вспоминала её.

Внезапно мои мысли прервал горестный стон, переходящий в крик. Вскочив я заметалась, не зная, что предпринять. Вспомнив о шнуре, задёргала его с такой силой, что потом даже удивилась: как умудрилась не оторвать его? Не прошло и минуты, как полог откинулся, и я увидела лицо испуганной Рады.

– Там, – я указала пальцем в сторону шторы, из-за которой опять раздался жалобный вскрик и шёпот. Рада поманила меня пальцем. Оглянувшись опять на штору, уже хотела запротестовать, но женщина закрыла мне рот ладонью. Стоило мне начать вырываться, она быстро отпустила и приложила палец к своим губам призывая молчать и кивнула на полог. Пришлось молча, тревожно оглядываясь выйти за ней.

– Лия, – начала она, но я перебила её, правда тоже шёпотом:

– Там женщине плохо, ей…

– Ты же не думала что ты одна здесь? Поверь: той женщине уже помогают. Тебе надо вернуться, и постарайся отрешиться от звуков вокруг…

– Как? – возмущённо на неё посмотрела, но она лишь устало покачала головой.