Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

Ненависть! Ненависть ударила жаркой вспышкой огня, ненависть к ней, Асии Хотокалюнгиной. Нагая, она стояла передо мной собранная и настороженная, точно кошка перед прыжком, и чутко прислушивалась к чему-то с легкой неопределенной усмешкой.

Я с трудом поборол ярость, бушевавшую в груди, и ко мне вернулся дар речи. Но не голос — я смог лишь прошептать:

— Ненависть! Ты права, женщина! О, если бы я мог выразить свою ненависть… к тебе!

— Ненависть! — прошептала она сладострастно. — Ненависть! Это прекрасно… Наконец-то, друг мой, ты на правильном пути. Дай волю своей ненависти! Пока что я чувствую лишь тепловатые волны. — Она снисходительно улыбнулась, от этой улыбки я обезумел.

— Поди сюда! — крикнул я сдавленно.

По кошачьей спине, гладкой спине похотливой женщины-кошки пробежала дрожь вожделения.

— А что ты сделаешь со мной, дружок?

— Задушу! Я готов задушить тебя, убийца, кровожадная хищная тварь, проклятая кошка! — Я задыхался и хрипел, горло и грудь были стиснуты словно железными оковами, я чувствовал: если сию минуту не расправлюсь с исчадием ада, буду им уничтожен.

— Ты наслаждаешься, дружок, я это чувствую, — услышал я вкрадчивый голос.

Я хотел броситься на нее и не смог — ноги точно вросли в землю; ладно же, надо выиграть время, успокоиться, собраться с силами. И тут княжна мягко шагнула ко мне:

— Не сейчас, друг мой…

— Почему? — В груди бушевала буря, но голос прозвучал чуть слышно и хрипло от безумной ярости и… желания.

— Ты еще мало ненавидишь меня, друг мой, — промурлыкала княжна.

И вдруг предельно острое отвращение и ненависть сгинули, сменившись жалким, презренным страхом, выползшим из кокона, запрятанного где-то в глубинах моей души; я крикнул — голос вдруг снова стал послушен мне:

— Чего ты хочешь от меня, Исаида?

Обнаженная ответила неторопливо и мягко, понизив голос, словно желая успокоить:

— Уничтожить! Само имя твое стереть со страниц книги жизни, дружок.

Страх мой тут же обратился в дерзкое высокомерие; вспыхнув жарким огнем, оно вселило в меня уверенность и растопило ледяные оковы бессильной робости; я надменно захохотал:

— Меня?! О нет, это я тебя изничтожу! Ты… ты, креатура из крови истерзанных жертвенных кошек! Отныне я не отстану, буду гнаться за тобой, не зная отдыха, идти по кровавому следу, что ты оставляешь на земле, ты, подстреленная охотником пантера! Подстерегу, выслежу, бестия, — ждет тебя ненависть, и погоня, и пуля в сердце!

Княжна слушала, с ненасытной жадностью впивая каждое слово. Затем кивнула. На невыразимо краткий миг, показавшийся вечностью, я потерял сознание…

Неимоверных усилий мне стоило сбросить оцепенение, парализовавшее все чувства, подобно летаргии… Я очнулся; на прежнем месте между книжным шкафом и алтарем княжны не было, безукоризненно одетая, она полулежала на диване, опираясь на вытянутую руку; открыв глаза, я успел заметить небрежный одобрительный знак, который она подала, очевидно, кому-то стоявшему в дверях, позади меня.

Я невольно обернулся.

И в одно мгновение увидел две картины.

В дверях стоял облаченный в ливрею, бледный, точно покойник, и безмолвный, как все лакеи в доме княжны, с полузакрытыми глазами и погасшим взором… мой кузен Джон Роджер!

От ужаса волосы зашевелились на моей голове, я не удивился бы, если бы на них вспыхнули огни святого Эльма. Кажется, я издал сдавленный, чуть слышный возглас, колени подкашивались, я еле удержался на ногах… и, снова обернувшись, уставился на дверь, вытаращив глаза, — нет, конечно, просто померещилось, нервы сдали, еще бы, после таких жутких испытаний, вот и привиделось… Слуга, там, в дверях, и правда высок ростом, к тому же блондин — европеец, наверняка немец, единственный в этой жутковатой азиатской своре, но уж точно, если не обращать внимания на некоторое, не слишком явное сходство в лице… это, конечно… да, конечно… не Джон Роджер.

А второе, что я обнаружил, — чуть позже, так как все еще не пришел в себя от ужаса при виде этого лакея, и скорее, не увидел, а бездумно механически отметил про себя — то, что рука греко-понтийской богини, каменная десница Исаиды сжимает обломок черного, сверкающего золотой инкрустацией копья…

Я сделал шаг к алтарю, другой, и ясно разглядел, что и острие, и обломанное древко вытесаны из черного сиенита, как и вся статуя. Камень, сплошной камень, никаких соединений, копье сработано из цельного куска сиенита, и, по-видимому, никогда сей атрибут не расставался с богиней. Тщательно все осмотрев и удостоверившись, что глаза меня не обманывают, я вдруг опять вздрогнул как от сильнейшего удара в спину: ведь совершенно точно не было в этой каменной черной руке копья, не было! Как оно оказалось в руке статуи?

Времени на размышления мне не дали.

Слуга, получивший от княжны какое-то разрешение, очевидно, докладывал о приходе гостя, который ожидал в другой комнате. Теперь я услышал голос княжны: