Вальпургиева ночь. Ангел западного окна

А потом, как нередко бывало, холстина вокруг портрета гофмаршала превращалась в ливень светлых, пепельных волос, они обтекали девичье лицо, рот чуть приоткрыт, а из-под соломенной шляпки смотрят большие темные глаза.

И всякий раз, когда оживали эти черты, которые во сне, наяву и в минуты мечтательного забытья настолько сроднились с ним, что он ощущал их как свое истинное сердце, ему казалось, будто в нем по ее тайному приказу просыпался тот, «другой», и тогда голос скрипки приобретал неожиданно мрачную окраску, словно смычком водила яростная, чужеродная жестокость.

Створки двери, ведущей в соседнюю комнату, вдруг раскрылись, и в гостиную тихо вошла та самая девушка, которая занимала его воображение.

Лицом она напоминала даму в наряде эпохи рококо, изображенную на одном из портретов в доме барона Эльзенвангера. Столь же юное и прекрасное создание…

В проеме мелькнуло несколько пар кошачьих глаз.

Студент спокойно и без всякого удивления смотрел на девушку, как будто она была здесь всегда. А чему, собственно, удивляться? Она же вышла из него самого и просто встала чуть поодаль!

Он продолжал играть и не мог остановиться. Он играл упоенно, забыв все на свете, кроме своих грез. Он видел, как они стоят рядом во мраке склепа базилики св. Йиржи[4], трепещущее пламя свечи, которую несет монах, тускло отражается на черном мраморе статуи — полуистлевшая женская фигура в лохмотьях, высохшие глаза, а под ребрами в разорванном чреве вместо ребенка — свернувшийся кольцами змей с омерзительной, плоской треугольной головкой.

И музыка становилась речью, говорила голосом монаха, монотонным и замогильным, который ежедневно бормочет, как литанию, свою притчу в назидание посетителям склепа:

«Много лет назад жил в Праге один ваятель, у него была женщина, с коей он, потакая своему любострастию, состоял в греховной связи. Когда же заметил, что любовница его понесла, заподозрил ее в неверности, подумав, что она изменила ему с другим мужчиной. Злодей задушил ее, а мертвое тело бросил в Олений ров. Там оно было изъедено червями, а когда его нашли, то в скором времени изловили и убийцу. Вместе с трупом его заточили в склеп, где в наказание ему надлежало высечь в камне фигуру убиенной и обезображенной, а по завершении работы ваятель сей был колесован…»

Оттокар вздрогнул, пальцы замерли на грифе скрипки, он очнулся от забытья и прояснившимися глазами увидел вдруг за креслом графини девушку, которая с улыбкой смотрела на него.

Не смея, да и не в силах шевельнуться, он словно оцепенел, а смычок прирос к струнам.

Графиня Заградка сверкнула лорнетом.

— Ну что ты стоишь, как чурбан. Играй же, Оттокар. Это — моя племянница. А ты не мешай ему, Поликсена.

Студент не двигался, только рука со смычком упала, точно при сердечном спазме.

Полная тишина. Не меньше минуты длилась немая сцена.

— Так и будешь стоять?! — гневно воскликнула графиня.

Студент встряхнулся, едва совладав с руками, которые теперь предательски дрожали, и скрипка тихо и жалобно запела:

Андулка, моя милая,
Любимое дитя…

Воркующий смех юной дамы прервал простенькую мелодию.

— Лучше скажите нам, господин Оттокар, что за прелестную вещь вы играли перед этим? Фантазию? — И, подчеркивая каждое слово паузой, Поликсена задумчиво добавила: — Мне… так живо представился… склеп у святого Йиржи… господин… господин Оттокар.

Старая графиня чуть заметно вздрогнула, ее чем-то насторожила интонация, с какой племянница произнесла эти слова.

Смущенный студент пробормотал что-то невразумительное. На него в упор смотрели две пары глаз: юные были исполнены такой всепоглощающей страсти, что его бросило в жар; старые же впивались холодным подозрительным взглядом, словно сверля и пронзая его насквозь клинками лютой ненависти. Он не знал, кому ответить своим взглядом, опасаясь нанести глубочайшее оскорбление одной и выдать свои чувства другой даме.

«Играть, только играть! Немедленно! Без раздумий!» Оттокар мгновенно вскинул смычок.

Лоб покрылся холодным потом. «Не приведи Господь еще раз начать проклятую, Андулку“!» Но при первом движении смычка он, к своему ужасу, — даже в глазах потемнело — понял, что его неодолимо тянет повторить песенку, и он бы пропал, если бы на выручку не пришли звуки шарманки за окном, и он с какой-то безумной поспешностью ухватился за эту пошловатую уличную мелодию: