Вальпургиева ночь, или Шаги Командора

Натали. Фи, балбес! Так возьми – и охвати!…

Гуревич так и делает. Натали с запрокинутой головой.Нескончаемое лобзание.

Гуревич. О Натали! Дай дух перевести!… Я очень даже помню – три года назад ты была в таком актуальном платьице… И зачем только меня поперло в эти Куэнь-Луни?… Я стал философом. Я вообразил, что черная похоть перестала быть наконец моей жизненной доминантой… Теперь я знаю доподлинно: нет черной похоти! Нет черного греха! Один только жребий человеческий бывает черен!

Натали. Почему это, Гуревич, ты: так много пьешь, а все-все знаешь?…

Гуревич. Натали!…

Натали. Я слушаю тебя, дурашка… Ну, что тебе еще, несмысленыш?…

Гуревич. Натали… (Неистово ее обнимает и впивается в нее. Тем временем руки его – от страстей, разумеется, – конвульсивно блуждают по Натальиным бедрам)

Зрителю видно, как связка ключей на желтой цепочке переходит изкармашка белого халата Натали в больничную робу Гуревича. Апоцелуй все длится.

Натали (чуть позже). Я по тебе соскучилась, Гуревич… (Лукаво) А как твоя Люси?

Гуревич. Я от нее убег, Натали. И что такое, в сущности, Люси? Я говорил ей: «Не родись сварливой». Она мне: «Проваливай, несчастный триумвир!» Почему «триумвир», до сих пор не знаю. А потом уже мне вдогонку и вслед: «Поганым будет твой конец, Гуревич! Сопьешься с круга».

Натали (смеется). А что сначала?

Гуревич.

Ну, что сначала? И не вспоминай.
О Натали! Она меня дразнила,
Я с неохотой на нее возлег.
Так на осеннее и скошенное поле
Ложится луч прохладного светила.
Так на тяжелое раздумие чело
Ложится, тьфу! – раздумье на чело…
Брось о Люси… Так, говоришь,– скучала?
А речь об этой шлюшке завела,
Чтоб легализовать Мордоворота?…

Натали. Опять! Ну, как тебе не стыдно, Лев?

Гуревич.

Нет, я начитанный, ты в этом убедилась.
Так вот, сегодня, первомайской ночью
Я к вам зайду… грамм двести пропустить…
Не дуриком. И не без приглашенья:
Твой Боренька меня позвал, и я
Сказал, что буду… Головой кивнул.

Натали. Но ты ведь – представляешь?!…

Гуревич.

Представляю.

Нашел, с кем дон-гуанствовать, стервец!
Мордоворот и ты – невыносимо.
О, этот боров нынче же, к рассвету,
Услышит командорские шаги!…

Натали. Гуревич, милый, ты с ума сошел…

Гуревич.

Пока – нисколько. Впрочем, как ты хочешь:
Как небосклон, я буду меркнуть, меркнуть,
Коль ты попросишь… (Подумав)
Если и попросишь,
Я буду пламенеть, как небосклон!
Пока что я с ума еще не сбрендил,-
А в пятом акте – будем посмотреть…
Наталья, милая…

Натали. Что, дуралей?

Гуревич.

Будь на тебе хоть сорок тысяч платьев,
Будь только крестик промежду грудей
И больше ничего – я все равно…

Натали (в который уже раз ладошкой зажимает ему рот. Нежно). А! Ты и это помнишь, противный!…

Кто-то прокашливается за дверью.

Гуревич. Антильская жемчужина… Королева обеих Сицилий… Неужто тебе приходится спать на этом дырявом диванчике?

Натали. Что ж делать? Лев? Если уж ночное дежурство…

Гуревич.

И ты… ты спишь на этой вот тахте!
Ты, Натали! Которую с тахты
На музыку переложить бы надо!…

Натали. Застрекотал опять, застрекотал…

За дверью снова чье-то покашливание.

Гуревич. «Самцы большинства прямокрылых способны стрекотать, тогда как самки лишены этой способности». Учебник общей энтомологии.

Снова тянутся друг к другу.

Прохоров (показываясь в дверях с ведром и шваброю). Все процедуры… процеду-уры… (Обменивается взглядом с Гуревичем)

Во взгляде у Прохорова: «Ну, как?» У Гуревича: «Все путем».