Вальс Бостон

Я стоял и тупо глазел на свою могилу. Здесь, под двухметровой толщей земли покоится Калгин Алексей Владимирович, скончавшийся три года назад от сердечного приступа. "Хорошо… Тогда – кто я? Я… Неужто в самом деле служащий пятой категории Отдела Внутреннего Сыска Департамента Безопасности. Умник? Который и в церковь-то зайти не может".

Ощутил, как из глубины естества поднимается волна ярости. Еще мгновенье и захлестнет с головой! Пытаясь сдержаться, сильно сжал кулаки…

– Шеф! Шеф! Что с Вами?

Я увидел, что земля на могиле, куда вперил невидящий взгляд – горит! Вспучивается, бурлит, распространяя резкий запах гари и сизый дым.

"Похоже, моя работа! Только этого еще не хватало – воспламенять взглядом".

Впервые за долгое время захотелось курить.

– Константин, наведи здесь порядок, чтоб и оградка и памятники, и цветы… В общем все, как положено у людей… аборигенов.

Чувствую – покраснел. Хоть и стыдно, а сказал!

– Хорошо, шеф!

– А сейчас – в центр. Хочу пройтись по городу. Машину припаркуй там, где обычно оставлял Фарадей.

Пока ехали, немного пришел в себя. Попробовал думать о приятном: о Шарлотте, о Марго с ее неизменными сапфирами и ароматом персидской сирени. О том, что обязательно сегодня оставлю ее на ночь. Настроение немного улучшилось. Только тоска, глубоко засевшая в душе, никак не желала отпускать.

Выйдя из машины, поднял голову вверх и с удивлением понял, что не узнаю знакомое место. Передо мной четырехзвездный отель "Палаццо". Что было здесь раньше? Не вспомню. Ах да! Вареничная. Захаживали мы сюда, захаживали… Кушали на втором этаже общепитовские вареники. Но куда им до тех, что сегодня подавала Марго…

Кафе "Княжий келих", угловой гастроном – на своих местах. Кинотеатр "Колос", аллея, ведущая к памятнику Гоголю.

А это что за каменные истуканы вдоль дорожки? Неужели перетянули со двора краеведческого музея скифских баб? Кто же додумался? Нет! Это не наследие веков, а новые творения по мотивам произведений Гоголя. С трудом догадался, кто есть кто.

Ну аборигены, ну дают! Не думаю, что подобные "ваяния" порадовали бы Николая Васильевича. Не зря повернулся к ним спиной. Хотя… какой из меня искусствовед? Ценитель пре-красного… Далек… весьма далек… и к тому же дремуче глуп. Одним словом – Умник.

Неспешно прошелся по Октябрьской, спустился в сверкающий витринами и огнями подземный переход "Злато місто". Красиво. Помню, спорили – строить не строить. По гранитным ступенькам поднялся вверх. Увидел памятник Славы.

"Вот она, живая история, смотрит свысока, широко раскинув золотые крылья. Решетом времени просеяв зерна Истины от шелухи амбиций и политической конъюнктуры".

Пристально вглядываюсь в лица и глаза прохожих: молодых и не очень, веселых и грустных, счастливых и несчастных – читаю мысли, вижу желания, понимаю цели… "У каждого свой путь, своя судьба. Но всякий… всякий – несет в себе клеймо Мира-Паука и со временем ощутит его коготки, а то и жало. Не отпустит… никого! Не вырваться из липкой паутины…

В мире Мерли тоже не мед, но все равно – не так. У него есть будущее… Не то, что здесь! Как бы хотелось, чтобы я ошибся! Как бы хотелось!…"

Поймал гонимый легким ветерком желтый листочек. Разгладил на ладони, ощутил шероховатость, прохладу отмирающей зелени.

Осень – в небе жгут корабли,

Осень – мне бы прочь от земли…

Вновь накатила волна тоски, словно я не служащий пятой категории Умник, а простой смертный – Калгин Алексей Владимирович, 1963 года рождения, и предстоит мне барахтаться в липкой паутине Мира-Паука еще долгие годы. Пока он не высосет до конца все мои соки, не оставит пустую хитиновую оболочку…

На обратном пути сам сел за руль. Чтобы освоиться, хватило десяти минут. Машина отзывчива и послушна, словно старый добрый конь. Такого жаль гнать или без толку трепать по бездорожью. Вот и ехал, как Константин, не спеша, выбирая дорогу, объезжая бугры и ямы. Он же, съежившись, потупив взор, молча сидел рядом.

Миновав мост через Ворсклу, остановился, спустился вниз к воде, обмакнул руки: прозрачная, холодная, словно живая – гладит ладони. Зачерпнул в пригоршни. Умиротворенно смотрел, как она тонкими струйками стекает между пальцев. Неподалеку вынырнул зеленый лягушонок и уставился на меня выпученными глазами. Шутя, брызнул в него. Испугавшись, он нырнул и, быстро перебирая лапками, поплыл в глубину, не понимая, что именно там его поджидает опасность.

Вверху раздалось едва слышное курлыканье. Поднял голову. Высоко в небе – журавлиный ключ. Да и не ключ вовсе! Один журавлик сбоку и пять в ряд. Неужто и для них Мать-Земля стала злее мачехи? В детстве, помню, все было по-иному. Летел ключ за ключом. Птиц было не счесть.

А курлыканье! Весной радостное и счастливое, осенью – грустное, прощальное, но всякий раз неимоверно родное и прекрасное. С ним, с теплыми шершавыми губами матери, с белыми благоухающими ландышами да рассветной трелью соловья – в сердце поселилось понятие Родина. А "они" – "уродина"!

Неспешно вернулся к машине, что, словно прирученный зверь, ожидала, приготовившись к прыжку.