Вальс под дождём

Еленой была та самая Ленка, которую все сторонились из-за злого языка и несносного характера. Чтобы не дать Фролкиной насладиться чувством победы, я широко улыбнулась и бодро соврала:

— Хорошо. Я очень рада.

* * *

Наши корыта для стирки по форме и размеру напоминали гробы, грубо сколоченные из обрезных досок. Когда я впервые зашла в пустую палатку с рядами корыт, меня передёрнуло от нахлынувших ассоциаций. Именно так на железнодорожной станции хоронили погибших от взрыва у станционного буфета. И в одном из деревянных ящиков лежала Нюра Моторина — Витюшкина мать. Я частенько вспоминала Витюшку и надеялась, что он в надёжных руках. Завод своих детей не оставит в беде.

Одна стиральная доска располагалась в одном торце корыта-гроба, другая — в противоположном. Как ни склоняйся над стиркой, волей-неволей видишь прачку напротив тебя. Теперь передо мной весь день маячили непроницаемые глаза Ленки и узкий сжатый рот, словно Ленка боялась ненароком произнести доброе слово в мой адрес. Я завидовала её быстрым рукам и тому, с какой силой она налегала на стиральную доску, — только брызги летели. Ленка обгоняла меня на десятки комплектов, и, когда она выдавала норму, я ещё больше часа бултыхалась в мыльном растворе, а потом в одиночку сливала и выносила грязную воду. Но я не жаловалась, хотя не раз ловила на себе испытующий взгляд Фролкиной, которая, как ворон, поджидала добычу в виде моего покаяния.

Несмотря на то что древесина корыт разбухала от жидкости, вода постоянно просачивалась через щели и капала на ноги. Мокрые ноги замерзали от промороженной насквозь земли, прихватывая колени долгой ноющей болью. Так и работали — по спине пот течёт, а ноги как ледышки. К вечеру от усталости единственная мысль — дотащиться до нар в своей землянке, укрыться ватником и провалиться в чёрную дыру короткого сна.

— Евграфова, Уля! — Меня трясли за плечи, дёргали за волосы, а я никак не могла разлепить глаза. — Ульяна, вставай, это приказ! Да ты никак угорела?

Не размыкая век, я перекинула ноги с нар и только тогда окончательно проснулась. Голова раскалывалась от боли, как частенько случалось, если в землянке на ночь протапливали буржуйку и приходилось спать в душной тесноте со сладковатым запахом сырости. Землянка тряслась и ходила ходуном, осыпая со стен комья земли. До слуха доносилась непрерывная стрельба и разрывы гранат.

Я вскочила:

— Вика, ты?

Виктория взяла меня за плечо жёсткими пальцами:

— Быстро собирайся и выходи грузить вещи. Отступаем. Немцы прорвали фронт.

Дважды повторять не пришлось, потому что в последнее время бои вплотную придвинулись к прифронтовой полосе, давая о себе знать непрерывными обстрелами. Вчера над лесом долго висел немецкий самолёт-разведчик с двойным корпусом (солдаты называли его «рама»).

— Жаль, зенитки нет, я бы по нему от всей души пальнул! — кричал наш капитан, прицеливаясь в «раму» из армейской винтовки. Поворачиваясь вокруг своей оси, он посылал в небо пулю за пулей, а потом в бессильной ярости кинул на снег шапку, сжал зубы и глухо пообещал:

— И всё равно мы победим. Как пить дать победим, верьте мне, девушки!

Но самым страшным признаком отступления были не обстрелы, не кровавое бельё в стирке и не немецкие самолёты, а раненые. Окровавленные, оборванные, в горелых шинелях, они брели мимо нас в полевой медсанбат. Глядя им вслед, мы плакали от щемящей бабьей жалости и невозможности помочь.

А теперь впереди отступление. Я схватила вещевой мешок и привычно проверила висящую на шее сумочку с документами. На месте!

Девушки из нашей землянки давно выскочили на улицу и бросали на телеги стиральные доски, корзины с прищепками, утюги. Ездовой Василич держал под уздцы лошадь, запряжённую в полевую кухню. Другие мужчины выворачивали на землю чаны с вываркой и складывали палатки. Зажимая в кулаке телефонную трубку, капитан Рябченко стоял подле радистки, и его лицо было мрачно.

Фролкина металась между телегами:

— Мыло! Мыло «К» не забудьте! Где документация? Документацию грузите на первую телегу!

Я бросилась к бельевым верёвкам и стала поспешно срывать в корзину недосохшие кальсоны.

— Куда? Совсем с ума сошла? Марш отсюда, курица, в окружение захотела? — срывая голос, закричал на меня офицер, выбежавший из леса с горсткой бойцов. — Он развернулся на полкорпуса и махнул рукой Рябченко. — Немцы фронт прорвали! Уводи, капитан, своих людей, мы вас прикроем.

Я увидела, как раненые, что брели в медсанбат, снимали оружие и занимали позиции против немцев, готовясь принять свой последний бой.

Ржание лошадей мешалось со звуками выстрелов. У нашей землянки бойцы разворачивали пулемёт.

— Девушки, бросай всё! Всем построиться! Бегом марш! — рявкнул на нас Рябченко. Он вдруг как-то сконфуженно скользнул по нам взглядом и по-домашнему просто добавил: — Прощайте, девки, дай вам Бог счастья. Я здесь остаюсь. Фролкина, принимай командование.

* * *