Валсарб

Вышел месяц из тумана, страшный, как преступник из газет, с ножиком в кармане, так говорил сегодня Ваня, когда они считались, кому водить. Откуда взяться карману на голубовато сияющей пижаме месяца, чтобы что-то там прятать, тем более ножик? Он сам острый, этот месяц, можно порезаться о его края, то как «С», то как «Э», – походит на серп, которым Дед срезает крапиву у сарая. Маша говорит, что смотреть на него вредно, даже опасно, особенно маленьким детям. Но что делать, если месяц сам упорно таращится в окна, разрезая тьму сливочной дорожкой вдоль всей детской, по которой перемещаются тени? Месяц все портит, особенно если я уже начинаю дремать. Выходит из тумана, ведет себя как дома: тук-тук, я знаю, кто в теремке живет. Я Мухой-Горюхой прячусь под одеяло, но у его фонарика никогда не садится батарейка. Они радуются его появлению, вертятся у моей кровати и принимаются рассказывать страшные сказки. Днем еще сносно, я могу оставить Их с носом и уйти гулять. Ночью все иначе.

Жуткое время – ночь.

Мама поднимается по лестнице первой, торжественно, с коробкой конфет, прижатой к груди, папа несет свертки, в них остальные подарки, я ничего не несу, я думаю, что все-таки это странно – строить такой высокий дом, чтобы всякий раз вот так карабкаться по ступенькам. Здесь их еще больше, чем в доме из красного кирпича. Этот дом из кирпича белого, и все жилые комнаты дядя Митя обустроил только на втором этаже. Дядя Митя – папин брат, у него вечно недовольное лицо, громкий голос, большой живот, а недавно появился этот новый двухэтажный дом и третий ребенок. Два последних события удачно совпали, и теперь мы идем на новоселье и в отведки. Не знаю, что такое отведки, но это как-то связано с тем, что у Владика теперь есть еще один родной брат, а у меня еще один двоюродный.

Мама поднимается по лестнице, ее серое пальто касается перил, она заметно нервничает, свободной рукой поправляет прическу, медлит у двери, папа заходит первым, следом вбегаю я, в залитой апрельским солнцем передней летают золотые пылинки, пахнет голубцами и пирогом, мама закрывает дверь, я сбрасываю сапожки и жду, пока мне помогут снять куртку. Мы пришли последними, Баба с Дедом уже здесь, и родственники тети Инны, матери моих братьев, тоже: ее высокий худощавый отец, которого все почему-то называют Кожухом, похожая на тень мать с глубокими складками у губ, брат Толик с женой и их маленький сын Игорек. Игорек стеснительный, такой же, как я, но вдруг оказывается, что мы можем составить друг другу чудесную компанию в путешествии по комнатам.

Комнаты маленькие и без мебели. В каждой стоит только кровать или диван. Взрослые говорят: какой большой дом! Но комнаты маленькие и без мебели, а в самой дальней стоит кроватка с третьим спящим братом и кроватка со вторым – бодрствующим, его тут же хватают и передают с рук на руки, какой ты красавец, говорит моя мама и целует среднего брата в затылок. В самой большой комнате – стол, у нас тоже такой есть, его называют книга, хотя за ним не читают, а празднуют новоселья и отведки. Мы бегаем с Игорьком из комнаты в комнату, и нам весело, Игорек мне не брат, он брат моих братьев, удивительно, но мы очень похожи, одного роста и волосы вьются, смотри, у Игорька тоже волосы вьются, хорошо, только не бегайте, почему нельзя бегать, потому что.

Какой большой дом, четыре комнаты, одна проходная, а люстру сюда еще не достала, обещают гэдээровскую стенку, здесь будет гостиная, кресло еще в гараже осталось, телевизор все-таки лучше в этот угол, да, спальня небольшая, но нам хватит, платяной шкаф мы уже купили, полированный, сомневаюсь, не нравятся они мне, дети постоянно оставляют свои пальцы на дверцах, не знаю, какое покрытие лучше – с ворсом или без, а кухня просторная, уютно, табуретки – дело наживное, как говорится, хотите, мы отдадим вам свои, зачем им твои табуретки, хороший тюль, нет, не слишком густой, сейчас не в моде ажурные занавески, какой чудесный малыш, на тебя, Инна, похож, дети, не бегайте, конечно, надо, чтобы и на тебя, а то все на Митю да на Митю.