Валсарб

В центре инсталляции миртовое дерево, пустившее корни в огромный белый бак с черными следами оббитой эмали, бак-далматинец, бак – цветочную кадушку, где живет нимфа Мирсина, которую Афродита убила из ревности, с обеих сторон попытка сенполий стать доверчивыми фиолетовыми звездами, у них ничего не выходит, бархатные листья горят на ярком полуденном солнце, то и дело превращаясь в рыжую труху, осыпающуюся между пальцев, и здесь на авансцену выходит герань – не рань, не рань, с ней у Бабы никаких хлопот, ее цветы настолько розовые, просто невозможно поверить, что этот цвет создан природой.

Стол накрыт белой скатертью, вышитый подзор скрывает необработанный край, рядом деревянная самопрялка – нажмешь на педаль, колесо вздрогнет, пугливо натянет нить, что делают с ней, я пока не знаю, в начале лета у прялки отпуск, а зимой, когда она под Бабиным управлением трудится, я на Великой бываю редко. Летом появляются новые носки и новые половики, сотканные на кроснах, а еще новые занавески-сеточки на входных дверях, которые не помогают от мух, такие у них большие ажурные глазки, любая муха проскочит, у нас дома никогда не бывает таких занавесок, правда, и с мухами на третьем этаже попроще. Из угла за мной пристально наблюдает Матерь Божья, не Валсарбская, какая-то другая, удивительно, что Бог один, сын у него один, а Матерей с ума сойти, как много – поди разберись. Она тоже желтая и золотая, на голове у нее корона, поэтому в моем воображении она неразрывно связана с картиной «Царевна-Лебедь», которая висит в нашем детском садике рядом с перекидным календарем. Внизу стоит телевизор, открывающий Мадонне свой вид сзади, ей неизвестно, как выглядят дикторы и актеры, ее взор устремлен на черный футляр корпуса, чье нутро я из любопытства изучила еще в два года, и на наши лица напротив. В серванте густо-рубинового цвета стоит вишневый сервиз, много белой посуды, фарфоровые статуэтки и моя фотография. Мир за его стеклом источает аромат духов Dzintars – подарка Бабиной сестры Геновефы, вперемешку с тонким запахом чайной заварки, восковых свечей, старой корреспонденции и бумажных записок с важной информацией. Мир снаружи стекла пряно благоухает геранью и золотыми солнечными пылинками.

Если мы с Дедом играем в магазин, в главной роли всегда фасоль.

Бобы быстро заканчиваются, их урожай невелик, недостаточен для того, чтобы хватило на всю зиму и осталось для игры в магазин. Другое дело – фасоль. Ее всегда с лихвой, для супа на весь сезон, для хранения в банках, холщовых мешочках и металлических коробках, для нескольких вариантов игры в магазин. Иногда фасоль – это то, что Дед покупает. Иногда фасоль – это то, за что Дед покупает. Иногда она – продукт питания, иногда она – деньги. Покупатель всегда Дед.

– Взвесьте мне кило фасоли! – раскатисто басит он.

– Все, товарищ, это все, что осталось, здесь пятьсот триста восемьдесят грамм, будете брать?

– Давайте! – соглашается Дед. – Сколько я должен?

– Пять рублей!

– Что так дорого? – Дед не выдерживает и начинает тихо посмеиваться надо мной.

– Тогда я ее себе оставлю…

– Ладно. Вот, возьмите деньги. – Дед дает мне несколько бобов.

– Ой, я должна вам сдачу…

Всякий раз игра заканчивается одинаково – Дед зычно смеется и нахваливает меня:

– Мать, ты глянь, что делается. Она и товар мне взвесила, и этим же товаром сдачу дала!

Калитка в сад всегда открыта. Чужаку и в голову не придет проникнуть в царство Пана Бога, где все исполнено его духа. Сад начинается жасмином слева и хаткой справа. Их разделяет каменная площадка, которая в прошлой жизни была крыльцом, а стала порожком с орнаментом из ярко-зеленого мха и случайных, как просроченные письма, прошлогодних ржавых листьев с бурыми прожилками вен. Он неуклюже перетекает в ступеньку, омытую дождями, обитую сапогами, бетонную ступеньку, ведущую в сад. Ступенька выглядит так, будто выросла из травы. Мнит себя лестницей вверх или лестницей вниз – неизвестно. Может, ей снятся сны о том, что она – мраморная статуэтка. Может, о том, как она станет ступенькой в лестнице к эдемскому саду, где растет Древо познания добра и зла.

– Бог посадил это древо в самом центре Рая и велел Еве не трогать плодов его. – Баба срезает пионы, чьи лохматые, пурпурные головы, высовывающиеся из-за забора, не хуже эдемского змия искушают местных мальчишек.

– Почему нельзя было трогать плодов его?

– Нельзя, и все! Так Пан Бог сказал…

– Зачем же тогда он его посадил, да еще и в самом центре Рая?

В центре нашего сада растет вишня. Она старая и почти не плодоносит. Если на ней появляются ягоды, то едва ли не все сморщенные и безвкусные. Что до райского изобилия, то в узком смысле его представляют многочисленные кусты красной и черной смородины, колючий крыжовник и Дедов табак. На роль Древа познания добра и зла претендуют три яблони. Они такие высокие, что в их тени не растут ни клубника, ни цветы. За пионами ухаживает Баба. Куст большой, красивый, скрывает несовершенства забора и радует глаз.