Вальсингамские девы

Вернувшись в поместье, Кристин не пошла в спальню любовника, а заняла удобное мягкое кресло на живописном балконе своих покоев и просидела там в угрюмом молчании. Граф Дрэймор, проснувшись, нашел возлюбленную на этом же балконе. Кристин провела там много часов, но даже лучи утреннего солнца не смогли развеять ее тоску или исцелить ее раненую душу.

– Что стряслось, мой ангел? Ты вновь в слезах, – заботливо сказал лорд Дрэймор, подойдя к ней и застав ее за плачем.

Кристин поднялась с кресла и нашла приют в объятьях любовника.

– Пока ты спал, я ходила к сестрам… Я всего лишь хотела навестить их, но Кейт прогнала меня. Она осыпала меня грязными оскорблениями и говорила такие ужасные слова! Она сказала, что я опозорила наш род… Весь род Глоуфордов, – печально ответила ему Кристин.

– Но зачем ты была там? – нахмурился граф. Этот ночной визит его возлюбленной в Вальсингам не вызвал в нем ни восторга, ни понимания. О, нет, граф был полон мнения, что Кристин поступила опрометчиво и глупо!

– Мне нужно знать, что сестры простили меня! Но Кэтрин сказала, что я умерла для них, и не позволила мне встретиться с Кэсси. Я не могу даже увидеть мою маленькую сестренку! А моя милая Кэсси так меня любит!

Кристин действительно скучала по Кэсси и была страшно расстроена известием о том, что, возможно, больше никогда ее не увидит. Девушку съедали тоска и одиночество, и она чувствовала себя покинутой в этом большом великолепном поместье. Ей не с кем было даже поговорить. Ее возлюбленный не мог утолить девичью жажду нежности и потребности в общении, и от этого Кристин с каждым днем все больше желала обнять Кэсси, чтобы почувствовать ее любовь и ощутить рядом родную душу.

– Забудь об этом, как о ночном кошмаре. И пообещай мне, что теперь и шагу туда не ступишь, – жестким тоном потребовал граф, недовольный легкомысленным поступком Кристин.

– Я не буду, любимый, обещаю. Обещаю всем своим сердцем! Там нет для меня места! Нет ни покоя, ни понимания, ни прощения! – тяжело вздохнула девушка. – Но сейчас я прилягу. Мне нездоровится.

Кристин покинула балкон, с яростью сбросила с себя плащ и платье, облачилась в дорогое ночное платье, легла в постель и проспала до полудня. Проснувшись, но не покидая широкого ложа, хозяйка Риверхольда позвонила на кухню, дернув за шнур. Через минуту молодая горничная приветствовала ее книксеном и, по приказу, раскрыла тяжелые зеленые шторы на окнах. Дневной свет и солнечные лучи хлынули в спальню, заставив Кристин прикрыть глаза ладонью.

– Как светло… Какой ныне час, Мэгги? – все еще сонным голосом осведомилась Кристин, потягиваясь на упругих широких подушках, облаченных в белоснежные шелковые наволочки.

– Третий час пополудни, мадам, – живо отозвалась на это резвая молоденькая горничная, которую Кристин переманила у одной из французских подруг. Девушку звали Маргарит, но избалованной хозяйке поместья было неудобно окликать ее таким длинным именем и посему она звала горничную Мэгги, на английский манер.

– О, как долго я спала… Что ж, принеси мне завтрак, милая. Я ужасно голодна, – приказала хозяйка Риверсхольда.

– Сию же минуту, мадам, – ответила Мэгги, сделала очередной книксен и поспешно удалилась из комнаты.

Но, когда молодая француженка шла к двери, Кристин вдруг показалось, что в ее глазах проскочила насмешка. Кристин поднялась с постели, подошла к будуару, села на мягкий низкий пуф и принялась медленно, с любовью, расчесывать свои красивые длинные волосы. Однако девушка не могла отделаться от неприятного чувства, вдруг охватившего все ее существо. Ей казалось, что каким-то образом Мэгги узнала о том, что ее госпожа не была актрисой и аристократкой. Кристин чудилось, будто Мэгги была осведомлена о том, что прислуживает бывшей крестьянке, и эти страшные догадки смущали ее, приводили в замешательство и страх быть разоблаченной.