Валтасар

Очнулся я на полу, в другом конце ванной. Дверь — настежь. На мне была пижама, надетая задом наперед. Очевидно, я боролся с этой пижамой. Из ванны через край лилась вода, заливая пол. Но окно тоже оставалось открытым — это меня и спасло.

Потом я осмотрел ванную. Кисточку обнаружил вымытой. По-видимому, уже в полусознании я вымыл ее и положил на место. Так же бессознательно натянул и пижаму. Я убедился, что человек в опасности иногда рефлективно совершает действия, совершенно не связанные с желанием спастись. Так и не знаю, что тогда произошло.

Эта нелепая история не заслуживала бы упоминания, если бы случай был единичным. Однако подобная ситуация повторялась многократно, в разные периоды моей жизни. Точнее — четырежды. И каждый раз я чудом оставался жив. Но не буду рассказывать о трех больницах, в которых я побывал за двадцать лет, и о доброй полусотне врачей.

Наступил октябрь, пришло время уезжать. Погода изменилась, а может, это на меня подействовала сама мысль о возвращении в Польшу. Я собрал свои пожитки — жалкие трофеи, которые в Польше тогда были бесценны как заграничные. Например, твидовый пиджак, парижская косметика, сушка для посуды, еще несколько мелочей. Попрощался с другом и сел в поезд Генуя — Милан — Венеция — Вена.

Вена — последняя станция на западной стороне. Дальше, от границы с Чехословакией и до Камчатки, простиралась загадочная для жителей Запада страна, где местное население, обреченное на гигантскую ложь, могло выжить, лишь придерживаясь двойной морали. Но уже от самой Генуи меня беспокоило другое: не набросятся ли польские таможенники на мои жалкие пожитки.

В Вене — пересадка. Поезд «Шопен» (какое поэтически патриотическое название!) уже ждал меня. В нем сидели поляки — недоверчиво поглядывая вокруг, готовые отразить любую агрессию, откуда бы она ни исходила.

Последний отрезок пути из-за простоев и четырехкратной проверки паспортов растянулся до бесконечности — и вот я наконец в Польше.

Снова в Польше

Мы оформили официальный брак в Катовице 16 ноября 1959 года. Одновременно я подал заявление на выписку из Кракова. Варшава тогда была «закрытым городом», и любой желающий переехать туда на постоянное жительство должен был представить властям веские причины. Я таковые представил, и мы прописались в Варшаве.

Пока я путешествовал за границей, в стране многое изменилось. Владислав Гомулка — Первый секретарь ПОРП, то есть фактически наместник Советского Союза в Польше — показал свое истинное лицо. Началось все раньше, когда в Варшаве закрыли молодежный еженедельник «По про́сту» и жестоко расправились с группой студентов, которые пытались этому помешать. Расправа стала сигналом для тотального свертывания «оттепели». Возвращались прежние времена.

Это отразилось и на моей профессиональной деятельности. Хотя ставить мои пьесы хотели многие театры, разрешение получали только некоторые. Вдобавок ввели так называемую «регламентацию» — словечко это очень полюбилось цензуре. Заключалась «регламентация» в том, что пьесу через несколько дней после премьеры снимали с репертуара — якобы из-за недостатка зрителей. Бывало и так, что спектакль вроде бы играли, но ограничивали продажу билетов, хотя у кассы бурлили толпы. Словом, прибегали к любым уловкам, лишь бы затруднить зрителю доступ к моим пьесам.

Однако слишком свежи еще были воспоминания о загранице, чтобы я мог поглубже взглянуть на окружающую меня действительность. Женитьба, переезд в другой город и, прежде всего, ясные, как мне тогда казалось, вицы на будущее — все это заслоняло от меня реальные факты. Какое-то время я жил на два дома — главным образом, в Варшаве и время от времени в Кракове, — что вносило некоторое разнообразие. Но в конце концов необходимость прописки и варшавские дела вынудили меня окончательно распрощаться с Краковом. Прежде я приезжал сюда, просто чтобы побыть, встретиться с друзьями, посмотреть премьеру в «Пивнице под Баранами». Тоска по Кракову нахлынула на меня внезапно, когда я уже окончательно осел в Варшаве. А может, именно поэтому?..

В Кракове мне оставалось сделать только одно — порвать с Польской объединенной рабочей партией. Помог случай: на улице я встретил Владислава Махеека, нашего секретаря парторганизации, и он предложил мне написать «что-нибудь» об Америке (откуда я недавно вернулся) в «Жиче литерацке». Я обещал и заодно попросил принять меня по неотложному делу. Он сказал, чтобы я пришел в резиденцию ПОРП на углу Рыночной площади и Висленской улицы, и назначил дату. Из этого самого здания ПОРП, которая называлась тогда ПРП, стреляли по мне и моим товарищам 3 мая 1946 года, когда мы митинговали против партии и правительства.