Валтасар

Пароход, на который я попал, назывался «United States». Пароход был вполне современным, тем не менее, после нашего рейса он простоял в порту много лет. Позже я прочитал, что из него сделали туристический лайнер — начиналась эра реактивных самолетов.

Заняв свое место в каюте, я с большим интересом ждал будущих попутчиков. Вскоре почти одновременно появились оба. Один — швед, другой — турок. Швед, как и положено шведу, — длинный худой лысеющий блондин с высоким выпуклым лбом. А вот турок я раньше никогда не видел, так что сравнивать было не с кем. Запомнились волосы ежиком, круглое лицо и аккуратно подстриженные усы. При ближайшем знакомстве турок оказался человеком добродушным, с чувством юмора. Швед — профессор университета — сотрудничал с крупной газетой «Svenska Dagbladet». Турок — юрист в каком-то маленьком (а может, и большом) городе в турецкой глубинке. Одним из условий для кандидата было знание английского языка, так что оба говорили по-английски.

Знакомиться начали сразу же. Я заявил, что, как отсталый поляк, не умею пользоваться современным оборудованием, и обратился за помощью к шведу. Ко мне присоединился турок, утверждая, что в отсталости не уступает поляку. Швед объяснил нам обоим принципы действия сантехники, и между нами воцарилась гармония.

Плавание длилось пять дней. Мы быстро усвоили пароходную дисциплину, вовсе не обременительную. Пароход был огромный — на нем размещалось около двух тысяч пассажиров. Я никак не мог разобраться в иерархии экипажа. Понаслышке знал, что капитан — высшая власть на пароходе — появляется среди пассажиров редко. Но уже то, что я находился на океанском лайнере, было для меня непривычно и ново.

На рассвете пятого дня мы миновали Статую Свободы. Как каждый поляк, завидев ее, я испытал волнение. Проблема свободы в то время была для меня весьма актуальной. С палубы нам казалось, что движемся не мы, а все остальные пароходы. Так мы величественно продвигались, пока наконец не показались длинные ангары и набережная. Мы вошли в нью-йоркский порт.

На набережной встречающие махали руками знакомым, пассажиры в ответ тоже махали. Некоторые от волнения глотали слезы. Потом прибывшие сходили по трапу и попадали в объятия встречающих.

Уладив иммиграционные формальности, мы сели в ожидавшие нас автобусы и двинулись в путь. Я впервые мог разглядывать улицы Нью-Йорка.

Запахи Америки показались мне уникальными и неповторимыми. Америка неизбежно ассоциировалась с автомашинами и автострадами. Прибыв в Гарвардский кампус и выйдя из автобуса, я неожиданно очутился среди ветвистых деревьев старой доброй Англии XIX века. Но это было исключение — человек тут служил лишь придатком к машине. Уже это свидетельствовало, что Америка и Европа (особенно Восточная) существовали в разных цивилизациях.

Мне определили место в одноэтажном кирпичном домике на двух жильцов. Так строили сто лет назад в университетских кампусах. Узкие высокие окна с тонкими черными рамами и сетками от комаров. Стояла жара, парило — и так продолжалось все два месяца. Удобно оборудованная квартира состояла из двух отдельных спален и общей гостиной. Во второй комнате поселился журналист из французкого еженедельника «L’Esprit». Турка я лишь изредка видел в столовой и на общих автобусных экскурсиях. Но со шведом мы подружились и ежедневно встречались за кружкой пива либо стаканом виски в ресторане вне кампуса.

Участников «Summer School» разделили по секциям: экономики, политики и искусства. Занятия по литературе я посетил только однажды. Всегда ужасно не любил выступать. И страдал из-за этого последующие сорок с лишним лет. В годы эмиграции я часто получал приглашения на разные съезды, конференции, публичные дискуссии, но принимать их не спешил. С другой стороны, хотелось побывать на разных континентах, как минимум — познакомиться с Европой. Кончалось тем, что приглашение я принимал, но на месте не произносил ни слова. Сначала удивлялись и ждали, что я все же что-нибудь скажу, а потом смирялись. Перед собой я оправдывался тем, что ни один из других участников публичных встреч моим методом не пользовался. Все выступали с большим пылом.

Этот метод грешил изъяном: ни в одну страну я не мог поехать больше, чем один раз. Но мне этого хватало.

Не любил я и встречи типа coctail party, в которых доминировал small talk — то есть беседа ни о чем, беседа ради беседы. Coctail party состоит в том, что в одной комнате собирается несколько человек, но рассаживаться им не положено. Незнакомые люди, подчиняясь коллективному давлению, начинают говорить о всяких пустяках. Полбеды, если бы можно было, помучавшись часок, незаметно слинять… На coctail party приглашают как мужчин, так и женщин. Мужчин это приятно возбуждает, и женщин, надеюсь, тоже. Но я, к сожалению, не выношу дурочек, а хорошенькая дурочка вызывает у меня лишь глубокую тоску. Только и оставалось с отчаяния выпить пару стаканов виски, что притупляло восприятие.