Валтасар

— Куда? Разве тебе надоела жизнь? И потом, женщина, неужели ты полагаешь, что я позволю себе дерзость по отношению к той, кто поселился в моих мыслях, забрал сон, лишил радостей жизни. Но это не все. Неужели ты вообразила, что я позволю себе воспользоваться твоим бедственным положением, оскорбить жену друга и внучку того, кому доверился пророк Иеремия. Хотя, признаться, мне трудно совладать с собой. Так что я буду молиться. Господи, за что мне муки такие?.. Нет не получается, — шепот его становился все жарче, все пронзительнее и скороговорчивей. — Создатель, за что наказываешь греховной страстью? Зачем смущаешь сомнениями? Зачем научаешь таким словам — как прекрасна ты, возлюбленная моя! Хороши глаза твои голубиные под кудрями твоими. Волосы твои — как стадо коз, сходящихся с горы Галаадской… О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь вавилонская! Округление бедер твоих, как ожерелье, дело рук самого искусного из художников…

Луринду слушала его, с силой закусив губку. Потом, почувствовав во рту вкус крови, с неожиданной решимостью заявила.

— Нет, все-таки я сойду. Укроюсь у отца. Если уж мне суждено погибнуть, то хотя бы без срама.

— Именно так! Именно так, любимая! Я больше не стану смущать тебя недостойными речами. Не пускай меня в свой виноградник! Береги его! Братья мои поставили меня стеречь дщерь вавилонскую, а я увяз! Жажду ее кистей виноградных, вина ароматного жажду. Не слушай меня, Луринду. Я умею терпеть. Я всю жизнь терпел: и жену свою местную, несытую корову, отмеченную пролежнями и зевотой. И соотечественницу терплю. Злая она, жаждет мести. Спросишь, за что? За все? За то, что выселили нас, что не любят нас. За то, что дом мой и лоно ее для меня обуза. Знаешь, нас учил терпению сам Навуходоносор. Хочешь, я расскажу тебе про Навуходоносора, про то, как нас вязали десятками, как мы шли в сторону Иерихона. Хочешь расскажу, как кружилась голова, когда, взобравшись на перевал, я оглянулся и увидел крепость Давида, дымы над Урсалимму. Много дымов… Солнце в тот день светило щедро…

Он сбился с речи, что-то еще попытался сказать, потом с горя махнул рукой, прижал ладони к лицу. Всхлипнул. Так с прижатыми ладонями сидел долго, до самых городских ворот, которые раскрылись незамедлительно, благо, уже совсем расцвело. Никому из стражей не пришло в голову интересоваться у возницы нарядной, знатной коляски, которого к тому же сопровождали два всадника, куда он следует.

Когда оторвал руки от лица, оказалось, что он улыбается. Точнее, жутко скалится, молча изображает необузданное веселье. Все, мол, трын-трава!..

Луринду не удержалась и, потянувшись, погладила его пальцы. Даниил встрепенулся.

— Послушай, Луринду, мне бы не хотелось выглядеть перед тобой похотливым кобелем, ибо сказано в Писании: «Похоть же, зачавши, рождает грех». Твои вопросы — вот что смущает меня! И не твои они вовсе, я сам спрашивал себя, чем же мы, иври отличаемся от тех же халдеев. Я уже не говорю о египтянах. От ефиопов мы, конечно, отличаемся, но не настолько же, чтобы и их лишать слова Божьего. А уж вавилоняне и подавно нам родственники. Отсюда нас вывел Авраам. Но нет мне ответа. Даже наш старший, Иезекииль, услышав вопросы, которыми ты донимала меня, приложил палец к губам. Ответил только через сутки. Сказал — приведите мне эту женщину. Тебя поселят в его доме. Он очень уважаемый человек. Он слышал Иеремию. Его нельзя тревожить попусту. Творец награждает его снами, он знает больше меня, видит дальше меня, чем кто бы то ни был в верхнем мире.

— Он умнее и хитрее Набонида? — удивилась Луринду.

— Не об уме или хитрости я веду речь. Это все суета, это все человеческое. Ни один умник не способен с уверенностью сказать, для чего он живет? По чьей воле? В чем истина?

— Иезекииль может?

— Нет, Луринду, и он не все может, но то, что знает — это награда ему от Господа. Тяжек его труд. Он ведет запись всему, что знали наши предки от сотворения мира, что досталось нам от Авраама, что открыл Господь Моисею на Синайской горе, отведя его руку с ножом, занесенную над первенцем его. Он постарается ответить на твои вопросы.

Угрозы, о которых предупреждал царский голова, не были пустыми. На следующую ночь после отъезда Луринду, писец с помощью арабов и Шумы обварили кипятком человека, пытавшегося ночью, со стороны проулка проникнуть в его дом. Кто это был? То ли незадачливый воришка, то ли наемный убийца, сказать трудно, но сам факт попытки проникновения в жилище такого знатного господина каким являлся Нур-Син, сын Набузардана, был примечателен. В Вавилоне ничего и никогда просто так не происходило. Местные грабители всегда знали, кого грабить, за кого городские стражи будут биться не щадя живота своего, к кому опоздает помощь, а на кого им просто наплевать. В таких случаях не могли спасти ни молодцы из дома стражи, ни деньги, только царская милость.

* * *