Валтасар

Это был жестокий выбор. Луринду прикусила нижнюю губку. Заставила себя подумать о том, что, может, ей даже будет чем гордиться, если она сумеет заставить Даниила погрузить детородный орган в ее плоть. Именно этого требует от нее Иштар! В том, может, и заключается смысл обряда — в привлечении новых приверженцев, в унижении всех чуждых Вавилону богов, особенно этого мелкого, строптивого Яхве. Потому, может, храмовые жрицы и не поощряют совокупление принявших обет женщин с местными мужчинами, хотя и им отказывать было нельзя. Луринду достаточно знала Даниила, чтобы не понимать — он никогда не простит себе этот грех и либо порвет с общиной, либо превратится в лицемера и лгуна. И ее никогда не простит. Начнет обвинять, что по милости гоимки-язычницы не сумел совладать с похотью и подпал под власть сатаны. Но ведь так и надо, она принялась уверять себя. В том и заключается служение Иштар!

Между тем Даниил, с независимым и жалким видом прохаживаясь по рядам и делая вид, что выбирает себе подругу по вкусу, все ближе и ближе приближался к ней. Некоторые женщины бросали на него озорные взгляды видно, чувствовали, что этот «нищий» не поскупится на серебро. Другие зорко посматривали в его сторону, третьи, стоило ему на миг задержаться возле них, тут же опускали головы. Наконец он добрел до Луринду. Встал прямо напротив нее и, наклонившись, опустил мину серебра в подол. Рука его дрогнула, голос изменил, он откашлялся, затем выхрипел ритуальную фразу: «Призываю тебя на служение Иштар».

Луринду сжала губы, сказала себе — ребенок прежде всего — и покорно побрела за ним.

Они покинули двор — оба шли, низко опустив головы. Луринду надвинула на лоб платок, укрыла под ним лицо, Даниил кутался в плащ. Шли недолго, видно, иври все предусмотрел. Он отворил крашеную красной краской дверь и вошел в чей-то дом — наверное, в свой. Домов у него было много. Луринду прошла через тесную и темную прихожую, ненароком задела кувшин, в котором держали воду для омовения рук. Тот с радостью грохнулся о земляной пол видно, надоело изо дня в день хранить в себе воду, поливать на руки. Даниил наконец справился с голосом и, указав рукой на черепки, уже более членораздельно выговорил.

— Пустяки, — потом добавил. — Не страшись, Луринду.

Она не ответила, вышла во внутренний дворик. Даже не взглянув по сторонам, полезла вслед за Даниилом по деревянной лестнице. Мелькнула мысль, куда они вели, эти ступени? В бездну Эрешкигаль? Или, может, на небо. Нет, в рай, завещанный Создателем, где отдохнут избранные, чистые сердцем, эти перекладины точно не вели.

Прежде всего, ребенок. Только быстро. Теперь она уже не боялась, что вскрикнет, прижмет мужчину ногами. Теперь опасалась, как бы не оттолкнуть, не разрыдаться! Еще хуже, если он потребует утешения, начнет оправдываться, давать клятвы.

Неожиданно, со злобой решила — пусть только попробует, уж она ему ответит. Ты, грязный еврей, больше никогда не смей каяться, никогда больше не смей произносить имя Господа. Забудь о нем. Иди поклонись Сину, Ададу, согни колени перед камнем, облобызай дерево. И я буду как дерево.

Странная ломота охватила ее члены, она действительно почувствовала, как деревенеют руки, ноги. Наконец, взобралась на внутренний, обегавший весь дом на высоте второго этажа, балкон. Оказалась еще ближе к греху. Теперь куда? Конечно, в опочивальню. Боги мои, он не пожалел сказочной дорогой материи, называемой «шелком», которую привозили из Индии купцы! Где они покупали этот товар? Говорят, в каком-то Катае — это на берегу мирового океана. Боги мои, куда меня занесло. Дальше что? Вот его рука, он откинул платок, заглянул в лицо.

Что ж, смотри, радуйся!

Его руки, коснувшиеся ее обнаженной, большой и мягкой груди, вдруг дрогнули.

— Я не смею… — выговорил он и неприятно облизнулся. — Хочешь утолить жажду. У меня есть все, что твоей душе угодно.

— Не надо о душе. Ты искал мое тело? Получи его. Только не надо об илу. Ты слишком часто учил меня, что илу бессмертна, что ее нельзя ни погубить, ни выбросить. А я думаю, что ее можно погубить. Еще несколько минут и у меня ее не будет. Я не виню тебя…

Он резким жестом прервал ее.

— Ты полагаешь, что я не размышлял об этом? Ты думаешь, я только и ждал удобный момент, а потом помчался, как пьяный рыбак за тепленьким.

— Мне это не интересно.

— Ведь я же ради тебя… — он запнулся. — Ради Нур-Сина…

— Не надо об этом. Куда ложиться?

— Куда желаешь, здесь все приготовлено для тебя.

— Даже подушки?

— Причем здесь подушки?

— Чтобы было мягче. И больше ни слова.

Она осталась в одной рубахе, потом медленно начала приподнимать подол, надеясь, что Балату, известный дамский угодник, увидев ее срам, потеряет голову, набросится на нее, довершит все остальное и потом можно будет быстренько уйти. Повязать голову платком, прикусить губу и умчаться, что есть сил, и никогда больше не вспоминать этот день, ритуальный двор, яркое пронзительное солнце, тяжеловесные, пахучие дымком облака. Эту сбитую из двух корявых бревен лестницу, это шелк, подушки, тахту, на которой все это должно случиться.