Валтасар

Даниил медлил. Луринду опустила задранный до бедер подол.

— Зачем ты медлишь? — спросила она.

— Я не хочу тебя такую.

— Ты не хоти. Возьми меня, после чего я положу твое серебро на алтарь Иштар, и у меня появится ребенок.

— Я не хочу такого ребенка.

— Я тоже не хочу, но разве у меня есть выбор? Оскорбить Иштар — это тебе пустячина, а мне, урожденной дочери Вавилона, как жить с этим несмываемым позором.

— Никто не узнает.

— Она же богиня! Выходит, когда ты распространялся о Яхве, объяснял мне что к чему, ты втайне поглядывал на меня и все придумывал, как бы половчее влезть на меня?

— Не смей рассуждать о Господе, проклятая гоим! — с неожиданной злобой выкрикнул Даниил. — Как ты можешь знать, язычница!..

Он не договорил. Ноги у него подкосились, и он рухнул на пол. Точь-в-точь как кувшин в прихожей — с мучительно-радостной гримасой на лице.

Луринду подождала немного. Балату не двигался. Она приблизилась, окропила его лицо из какого сосуда. Что это было — темное пиво, сладкая вода или сок, отжатый из гранатов, не ведала. Скорее вода — жидкость была прозрачная. Святая вода, смывающая грехи. Балату облизнулся, но до конца не пришел в сознание. Она села рядом, положила его голову на свои бедра принялась гладить по волосам.

— Очнись, Балату. Приди в себя. Теперь мы оба с тобой грешники. Как те первые люди, о которых ты мне рассказывал.

— Их звали Адам и Ева, — слабым голосом откликнулся мужчина.

— Да, их звали Адам и Ева. Они согрешили действием, но мы-то с тобой чем провинились перед Господом нашим? Перед Мардуком великолепным. Ты молодец, ты устоял, а я — гнилая смоква, совсем уже было решилась.

— Я тоже решился, — шепотом выговорил мужчина. — И я не устоял. Устояла ты. Будет ли нам прощение?

— Оно возможно, Балату? Оно возможно?!

Случилось то, чего более всего боялась Луринду — она разрыдалась. Слезы хлынули с такой силой, что Даниил чуть повернул голову, потом принялся слизывать их.

— Кто знает, смоквочка. Его не может не быть. Должен же кто-то прийти и сказать — я прощаю вам грехи ваши. Как же без этого? Я не знаю, как без этого. Он скажет это всем, и гоям и евреям. Тогда будет хорошо. Будет радостно. Тогда явится свет. Скажи, Луринду, так будет?

— Так будет, Балату. А Иштар? Ну ее прочь. Я не боюсь ее. Житель потемок прочь из потемок. Будет свет. Не плачь, родной. Я люблю другого. Я и тебя люблю, но как сладостно сознавать, что мне нельзя любить тебя, что есть нечто святое, запретное. Есть что-то еще, чем нельзя поступиться. Если это так, значит, у меня, у грязной шушану, есть душа. Будет свет, Балату. Будет! Пошлет нам Господь радость. Придет некто и скажет — я прощаю вам грехи ваши. Как же иначе, миленький.

Она рыдала и отчаянно трясла голову Даниила, а тот только жмурился и улыбался.

Вечером, когда совсем стемнело, Даниил проводил Луринду к ее дому. Ты шмыгнула в прихожую, омыла руки, лицо, прошла двором, взобралась по деревянной лестнице на балкон, вошла в гостиную.

Там сидела Гугалла.

— Как, смоква? — шепотом спросила она.

— Все хорошо, матушка. Светло.

— Ты положила серебро на алтарь Иштар.

— Нет, матушка, в этом теперь нет надобности. Я дождусь Нур-Сина. Я обязательно дождусь его.

Глава 6

Набонид вернулся из похода к самому празднованию Нового года. Вернулся с огромной добычей, с победой, тем самым подтвердив, что сильные в городе не ошиблись, разрешив ему коснуться руки Мардука и обрести царственность. Вскоре после праздников со стороны Элама в город вернулся Нур-Син и Хашдайя. Луринду расплакалась, увидев мужа. Он скорее напоминал оборванца, чем царского посла. Богатые наряды истрепались до дыр, груза с ним было три нагруженных легкой поклажей ослика. Загорел до черноты, щеки ввалились, глаза огромные.

Тут же приказала подготовить баню, сама терла мужа, оттирала въевшуюся дорожную грязь. Нур-Син измотался до такой степени, что почти не разговаривал — сил не было рот открыть. Ожил только, когда с помощью арабов взобрался на балкон и прошел в спальню. Когда обнял Луринду, пощупал ее живот — сказал, ну ее, наложницу. Пусть с ней Намтар играет, а мне и с тобой хорошо!

Луринду беззвучно и счастливо всплакнула. В последний момент, когда он уже был готов оседлать ее, выскользнула из объятий, достала снадобье и, прижав его к груди, вернулась в постель. Объяснила что к чему. Нур-Син только рукой махнул — только скорее. Ждать невмоготу.

Так и прожили ночь, затем день, и только когда вечером следующего дня к сыну в дом явилась Гугалла, Нур-Син выбрался на балкон.