Валтасаров пир. Лабиринт

Двор больше не был виден. Внутри здания лестница стала у́же и с каждым этажом все круче. Наконец на светлой каменной стене появилась черная эбеновая дверь с большой медной табличкой «Sacra Rota»[41]. Я позвонил. Безрезультатно. Снова позвонил. Никакого отклика. Я нажал ручку. Дверь была не заперта. Небольшой вестибюль. В нише за черным столом — служитель, благоговейно складывающий выпуски каких-то ватиканских изданий. Несколько черных кресел — жестких, без обивки. Стены голые. Пусто и по-больничному чисто.

Я сообщил служителю, что меня вызвали к монсиньору Риго. Ничего не ответив, он встал и пошел по одному из двух коридоров, которые вели из вестибюля. Он не спросил, как моя фамилия, вообще ничего не спросил, поэтому я последовал за ним. Тогда я услышал его голос — вежливый, но явно недовольный:

— Синьор, вы, кажется, у нас впервые. — В голосе звучало скорее сожаление, нежели упрек. — Ждать надо здесь.

Он указал рукой на кресло, ушел и вскоре вернулся.

— Монсиньор просит вас к себе, — сказал он. — Третья комната направо.

Он подвинулся, чтобы пропустить меня, но, пока я не нашел нужной мне двери, не тронулся с места, наблюдая за каждым моим шагом. Я постучал:

— Avanti![42]

Я вошел в просторный, обитый зеленой материей кабинет, в котором всего было много — мебели, картин, канделябров и зеркал. Монсиньор Риго, массивный, с большим розовым лицом, лишенным каких-либо характерных черт, чуть тяжеловато поднялся из-за стола. Приветствовал меня он мило. Проще говоря — обычно, естественно. В Риме меня так встречали впервые. Без всякой скованности или подчеркнутого радушия, за которым скрывалось холодное безразличие, и без того пристального, недоверчивого интереса, который всегда так раздражал меня.

— Будем говорить по-итальянски или по-французски, как вы предпочитаете? — первым делом спросил монсиньор Риго. — А может, по-латыни?

Он не шутил, а выяснял. Только в веселой, легкой манере.

— У меня нет опыта в разговорной речи на латыни, и жаль, потому что меньше всего ошибок я делаю в этом языке.

— Как приятно, что вы так хорошо знаете латынь. А откуда, если не секрет?

Я ответил, что отец, мечтавший, чтобы я унаследовал от него адвокатскую канцелярию, с давних пор обучал меня латыни по разным древним сборникам булл и документов.

— О боже! — вздохнул с усмешкой монсиньор Риго. — Они написаны самой худшей в мире латынью!

Он слегка отодвинулся от стола. Выпрямился. Потянулся. Во время разговора он проделывал это несколько раз. Можно было подумать, будто такими движениями он хочет хоть немножко вознаградить себя за то, что постоянно прикован к столу. В противоположность священнику де Восу, он поминутно меня прерывал. Отчасти потому, что уже был знаком с делом, но прежде всего потому, что его интересовала не обстановка, не характеристики людей, а только юридическая сторона конфликта и уточнение ситуации с точки зрения права. Остальное для него не имело значения.

Первый раз он прервал меня, заметив, что я намереваюсь изложить всю историю с самого начала. Он выдвинул один из ящиков стола и достал оттуда печатный список адвокатов Сеньятуры и Роты, — такой же экземпляр я видел у отца.

— Молодой человек, — сказал он. — Вот список адвокатов, правомочных выступать во всех церковных трибуналах и судах. Начиная с высшего трибунала Сеньятуры и кончая низшими монастырскими судами. В этом списке значится фамилия вашего отца. На вашего отца не поступило никаких жалоб. Ничего такого не доходило ни до меня, ни до декана адвокатов Роты, то есть до единственно компетентных лиц в случае поступления упомянутых жалоб. И следовательно, с юридической точки зрения не существует никаких помех к тому, чтобы ваш отец выполнял свои обязанности.

Во второй раз он прервал меня, когда я заговорил о том, что состояние здоровья отца помешало ему приехать.

— Очень правильно сделал, что не приехал. Он доказал этим свою деликатность и понимание обстановки в курии. Не явился сюда в качестве пострадавшего, а скромно пытается через близких ему третьих лиц надлежащим образом восстановить пошатнувшееся положение.

В третий раз — когда, не ссылаясь на священника де Воса, я пробормотал несколько бессвязных фраз относительно того, что отец якобы утратил доверие епископа.

— Это случай неприятный, но, увы, не единичный. Не первый и не последний раз приходится мне вмешиваться в споры между епископами и нашей адвокатурой. Наши адвокаты пользуются известными привилегиями — я имею в виду прежде всего их право непосредственно сноситься с Римом, — а епископам это не по вкусу. Но покуда такие привилегии существуют, Рота обязана их защищать. И главное — ни в коем случае не допускать такого положения, когда на местах, пусть и на высокой в иерархическом смысле ступени, этих привилегий фактически не признают за теми, кто ими обладает. А что касается доверия, то достаточно того, что ваш отец как в профессиональном, так и в моральном отношении пользуется доверием Роты, в противном случае его фамилия не значилась бы в списке.