Валтасаров пир. Лабиринт

— Ты прекрасно ответил: священник де Вос так и должен считать. Пойми! Борьба из-за денег, доходов, материальных благ — это человеческое дело. Зато борьба за самый принцип, за справедливость или за престиж есть проявление гордыни. Там, где речь идет о принципах, никто в церкви не может выиграть ни одного спора со своим начальником. А в области материальной это вполне возможно. Священник де Вос, как и монсиньор Риго, оба понимают, что твоему отцу нужны средства для существования и, даже имея на что жить, он вправе добиваться лучших материальных условий. На этой почве давай и будем двигаться, ибо она не заминирована.

— А проблема доверия? — спросил я. — Кто из них прав?

— Прав отец де Вос. К сожалению. И запомни, что я этого от тебя не скрываю. Но его аргументация — это аргументация столь высокого порядка, что для обсуждаемого нами случая она не имеет решающего значения. Таким образом, ты можешь без всяких опасений и с чистой совестью придерживаться указаний монсиньора Риго.

— А хороша ли и осуществима ли предложенная им комбинация, удастся ли послать через Роту задание торуньской курии и в качестве исполнителя назвать отца?

— Комбинация реальная. В случае чего лично я и моя канцелярия к твоим услугам. И мы всегда сможем провести эту комбинацию. Но я считаю, что другая была бы лучше. Я имею в виду такую, в которой участвовала бы исключительно Рота и которая была бы предпринята по ее инициативе. При первой же возможности поговорю об этом с монсиньором Риго.

— А письмо? Зачем монсиньору Риго понадобилось письмо отца, если он-то как раз и считает, что никакого конфликта не существует? Вам не кажется подозрительным такое требование?

Синьор Кампилли покачал головой.

— Нет. Само по себе требование не вызывает треноги. А цель? Святой боже! Если, несмотря на все, ему нужен документ в форме письма, значит, он хочет кому-то его показать. Кому? Своему декану либо лицу, возглавляющему другое ведомство. Для чего? Чтобы они одобрили его решение или разделили с ним ответственность. Точнее, чтобы они одобрили или разделили ответственность письменно. Потому что еще до разговора с тобой он, наверное, устно обсудил вопрос, с кем счел нужным. Таким образом, попросту говоря, письмо твоего отца ему нужно для того, чтобы уладить некоторые формальности.

— Монсиньор Риго подчеркнул, что письмо должно носить частный характер.

— Разница формальная, но смысл тот же самый. Если бы письмо было официальное, десятки людей имели бы право прочитать его, а так — только избранные. Ну что, я разъяснил тебе?

— Любопытно! — сказал я.

— Тебе, быть может, кажется несколько старомодным такой порядок выполнения служебных обязанностей. Иными словами то, что вопрос одновременно рассматривается во многих планах. Но я как-никак вырос в этой атмосфере и считаю ситуацию вполне естественной и обычной. Признаюсь, что неожиданности и капризы такого порядка вещей по временам бывают невыносимы. Но тот, кто с ним сжился, не променял бы его ни на какой другой. При таком порядке ни одно дело не бывает заранее предрешено и окончательно утверждено так, чтобы не подлежать пересмотру. Человек никогда не может полностью быть в чем-то уверен, но зато его никогда не оставляют без тени надежды. Это прекрасно! Признайся!

— Но в моем конкретном случае? — воскликнул я. — Полная уверенность? Или только тень надежды?

— В данный момент ты можешь считать, что дело полностью и безоговорочно улажено. Я тебе это уже сказал и поздравил с успехом.

— В данный момент?

— Большего ты не можешь требовать! Неужели ты не чувствуешь, что дело выиграно?

Иногда я чувствовал, иногда нет. В отеле Борромини я не мог совладать с собой от радости, распиравшей мою грудь. Потом я поддался сомнениям. В начале нашего разговора адвокат Кампилли полностью их развеял. Затем повел себя так, что я снова заколебался. Но под конец, когда мы стали обсуждать содержание письма монсиньору Риго, оптимизм вернулся ко мне. Письмо, видимо, получится великолепное — то есть убедительное и тактичное. Но пока что Кампилли не разрешал мне писать.

— Вечером в Остии я набросаю черновик, — сказал он. — А завтра мы еще раз все обсудим и закончим письмо.

— Быть может, вы захватите с собой мемориал, который я у вас оставил?

— Правильно. Ты тоже его перечитай. Пригодится. Но мы не станем перегружать письмо чрезмерным количеством подробностей.

— Монсиньор Риго настаивал, чтобы письмо было подробное.