Вам доверяются люди

Хорошо, что Кира не видит отца. Он стоит сзади нее, и лицо у него такое напряженное, что Степняку кажется, будто фашистские «юнкерсы» делают второй заход на бомбежку.

— Конечно, знаю! — говорит Марья Александровна и невозмутимо добавляет: — Все мы слышали про дочку нашего комиссара…

Какая странная тишина в передней… И все смотрят на нее, на Киру. Этот высокий, с седой шевелюрой, с плечами, которым тесно даже в просторном костюме, Степняк. У него добрый, внимательный, но почему-то и испытующий взгляд. А его красивая, нарядная жена перестала улыбаться, и глаза ее становятся очень блестящими, как будто она хочет заплакать. Наверное, оттого, что, глядя на нее, на Киру, вспомнили ее мать и то горе, которое тогда пережил папа. И, может быть, думают сейчас, как было бы, если бы… Да, конечно так. Но это же нехорошо по отношению к тете Юле! Тете Юле сейчас, должно быть, так неприятно и одиноко. А разве она виновата?

Кира порывисто оборачивается к Юлии Даниловне:

— Тетя Юлечка, что ж мы стоим в передней? Давайте, давайте за стол… Приглашайте, тетя Юлечка…

И словно отпустили какую-то пружинку — все начинают шумно разговаривать, со смехом пропускают друг друга у дверей, на ходу знакомятся с тетей Маней, с любопытством разглядывают всякие смешные игрушки, до которых папа такой охотник.

— Вот уж не думала, комиссар, что вы любите игрушки! — не то насмешливо, не то и впрямь удивленно говорит Надежда Петровна.

— А я, Надюша, теперь наверстываю то, чего недобрал в детстве! — отвечает, улыбаясь, папа. — Ты спроси Юлию Даниловну, как я недавно лодку-моторку покупал! Тоже, знаешь, юношеская мечта. — И, повернувшись к Степняку, добавляет: — Уж ты извини меня, Илюха, а Наденьку я просто не в силах величать на «вы» и по отчеству. Да и Мышку — увольте тоже!

— Зачем же величать? — басовито говорит муж Марьи Александровны, и Кира думает, что этот низкий, хрипловатый голос совсем не подходит к его невидной, почти тщедушной фигуре.

— А ведь мы с вами тоже фронтовая родня! — вдруг весело вспоминает Степняк. — Вас же, помнится, привезли к нам в госпиталь в последний день войны?

— Фронтовая родня… — задумчиво повторяет Надежда Петровна.

— Родство кровное, — тихо вставляет дядя Матя.

Он сегодня очень молчалив и выглядит утомленным.

Когда рассаживались за столом, Кира крикнула:

— Дядя Матя, дядя Матя, идите сюда! Вы будете между мной и тетей Юлей, согласны?

— Чего же лучше? — сказал дядя Матя и сел между ними.

Первый тост поднимает хозяин дома.

— Ну, — говорит он, — вот и прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет, друзья мои, товарищи! Всех нас опалила война. Все мы знаем, почем фунт военного лиха. И всех нас война помиловала: остались живы. Выпьем за мир. За мир, за мир на планете Земля! За то, чтоб мир этот был прочен, как… ну, как прочно фронтовое братство. И за то, чтоб дети наши знали об этом братстве только понаслышке. За мир, старые фронтовики!

Он чокается — сначала со своими соседками Надей Степняк и молчаливой Мышкой, потом со своей дочерью Кирой, к которой ему приходится тянуться через весь уставленный закусками стол. И со своей женой, которая сияет ему навстречу счастливыми глазами. И со своим другом Матвеем Львовским, которому он, ничего не смысля в медицине, ассистировал у операционного стола в первый фронтовой день. И с мужем Машеньки Гурьевой, про которого красивая Надежда Петровна сказала «фронтовая родня». И с плечистым, седеющим Степняком, которого Кира видит первый раз, но который так испытующе смотрел на нее в передней. Степняк и папа молча обмениваются длинными взглядами. Что они вспомнили? О чем думают?

Рюмки опустели, тетя Маня подвигает то одному, то другому свои знаменитые слоеные пирожки, и домашние паштеты, и салат из мелко нарезанных соленых грибочков, заправленный сметаной и луком, и рыбный салат с маслинами, приготовленный Кирой.

— Отведайте, отведайте, — повторяет она и ревниво оглядывает тарелки: не пустует ли ненароком какая?

Но гости едят и пьют исправно. Рассеянно поблагодарив тетю Маню, они вновь и вновь обращаются друг к другу с задумчивым: «А помните, товарищи…», — и называют чьи-то имена или города, в которых стоял госпиталь, или принимаются спорить о каких-то полузабытых пустяках, вроде того, в три или в четыре наката была землянка, в которой располагалась операционная в сентябре сорок первого года. А то вдруг хохочут, как дети, когда Сергей Митрофанович, подмигнув Степняку, гнусаво произносит: «В игрушки играете, полковник? Мячиками забавляетесь? Дезертиров укрываете?»