Вам доверяются люди

— Да, очень. — Помолчав, он обращается к Кире: — Сооруди-ка нам кофейку, что ли, Кирюха…

Но все начинают шумно отказываться.

Разговор уже не ладится, хотя папа старается изо всех сил. Он даже рассказывает какую-то историю, похожую на анекдот, но никто не смеется. Первой поднимается Надежда Петровна:

— Мы пойдем, комиссар. Было очень хорошо, и жаль, что не встречались раньше. А сейчас пойдем…

Задорожный пытается удержать гостей, но Кира видит, что делает он это из приличия. Только Матвею Анисимовичу он не дает уйти. Он кладет ему руку на плечо и буквально прижимает к стулу.

— Юля мне никогда не простит, если ты ее не дождешься. Сиди, Матвей… Кира, стереги дядю Матю.

Сам он выходит в переднюю провожать остальных.

Слышно, как Надежда Петровна говорит:

— Дайте слово, что придете к нам всей семьей. У меня сегодня сердце перевернулось… Фронтовая родня…

Наконец хлопает лестничная дверь. Папа возвращается.

Матвей Анисимович молча курит, а Кира — тоже молча — прибирает комнату. Тетя Маня незаметно исчезла; слышно, как на кухне льется вода из кранов.

— Дай-ка мне закурить, Матвей, — говорит Задорожный.

Львовский щелкает портсигаром и пристально смотрит на Сергея Митрофановича.

— Куда она поехала?

— К близкому товарищу, — упрямо повторяет папа.

И опять оба умолкают. С каждой минутой тишина становится все тяжелее. Кире кажется, что она физически ощущает эту тяжесть. Но и уйти из комнаты она не в состоянии. Что-то должно случиться! Что-то непереносимо страшное!

Телефон.

Кира и Задорожный одновременно бросаются в переднюю, но отец опережает. Он поднимает трубку.

— Да? — говорит он и долго слушает, не отвечая. Лицо его темнеет. Кира, стоя на пороге, видит: отец стареет на глазах. Именно так: стареет.

— Понятно, — наконец произносит он. — Мы сейчас приедем.

Отстранив Киру, он входит в комнату. Львовский медленно поднимается со стула.

— Матвей, — тихо говорит Задорожный, — ничего нельзя было сделать. Валентина Кирилловна скончалась.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

1

Из крематория Кира пошла пешком с Костей Кругловым. Папа, правда, звал их обоих в свою машину, но в этой машине ехали и он сам, и тетя Юля, и пожелтевший, ссутулившийся Матвей Анисимович, так что еще двоим там было бы трудно поместиться. И главное — у Киры не хватало мужества глядеть на дядю Матю. А сесть в тот похоронный автобус с черной широкой полосой, опоясывающей кузов, который увозил всех остальных и в котором всего два часа назад стоял гроб с телом Валентины Кирилловны, казалось Кире и вовсе немыслимым.

Она не только впервые была в крематории, но и в первый раз за свои пятнадцать лет увидела смерть. И безысходность смерти потрясла ее. Конечно, она уже давно знала, что все живое рано или поздно умирает. Но это знание было таким далеким, таким отвлеченным, что как бы и не входило в круг ее представлений. Кто-то где-то умирает. Грустно, больно, но ее, Киры, это не касается. «Мою маму убили фашисты!» — иногда думала или говорила она, и сладкая грусть охватывала ее. Даже когда, ненавидя Юлию Даниловну и нарочно растравляя эту сладкую грусть, она старалась вообразить убитую маму, в мыслях ее мелькали разрозненные кадры виденных кинофильмов, не больше. Ей казалось, что она представляет себе все, но только сегодня, кладя в гроб охапку желтых нарциссов и нечаянно коснувшись руки умершей, Кира ощутила ни с чем не сравнимый холод тела, из которого ушла жизнь.

Ощутила и поняла.

Открытие пронзило ее. Отпрянув от гроба, она еле удержала крик ужаса. И с этой секунды у Киры появилось как бы второе зрение. Она вспомнила и по-новому услышала тост отца: «За мир, за мир!» Всех, кто сидел за столом, сказал отец, опалила, но помиловала война. Все они — и папа, и дядя Матя, и широкоплечий Степняк, и его красавица жена, и тихонькая Мышка с мужем, и тетя Юля, у которой такие маленькие, сильные руки, — все они прошли войну и каждый день видели смерть. Каждый день! Может быть, десять, сто, тысячу раз в день… Нет, не просто видели: они еще и боролись со смертью. Да как! Скольких людей спас один дядя Матя! Коллекция осколков, вынутых его руками из живых человеческих тел, — она же кричит, вопиет об этой неустанной борьбе.

А сейчас? Разве сейчас и он, и Мышка, и тетя Юля, и все те товарищи из больницы, которые пришли проводить Валентину Кирилловну, разве они отступились?.. Они с утра до ночи бьются за жизнь. За чужие жизни. Нет, почему с утра до ночи? Круглые сутки, каждый час, каждую минуту…

— Слушай, Костик, — говорит Кира шагающему рядом с ней пареньку, — твоя мама тоже медик?

— Ну да, — Костя немножко удивлен вопросом, — разве ты не знаешь?

— Нет, я просто подумала… По-моему, медики — самые благородные люди!

Как всегда, Кира, открыв для себя что-то, жаждет немедленно поделиться своей находкой. Костя, наоборот, не любит откровенничать и побаивается девчоночьей восторженности. Кроме того, он с трудом принимает чужие мысли.

— Почему это медики — самые благородные? Я, например, знаю вовсе не благородных, а даже последних гадов.

— Почему гадов?