Вам доверяются люди

— Шестьсот десять… по казенной, так сказать, расценочке, можете где угодно проверить, — испуганно отвечает Кузьма Филиппович.

— За доставку? За установку?

— Это уж, позвольте…

— Не позволю! Сколько?!

Расторгуев до того растерян, что способен лишь безмолвно шевелить губами.

— Быстрей, быстрей считайте! — насмешливо торопит Задорожный. — Не впервой ведь.

У Кузьмы Филипповича багровеет шея.

— Шестьсот десять, как сказано.

— Долго вы будете нам голову морочить? Я вас ясно спрашиваю: сколько всего?

— Шестьсот десять, — упрямо повторяет Расторгуев; ему кажется, что в этом — его единственное спасение.

Задорожному надоело, да и пора кончать омерзительную сцену. Он поворачивается к Львовскому:

— Матвей Анисимович, давайте семьсот рублей. А вы, Расторгуев, пишите расписку, я продиктую… Перо, бумага есть?

— К-какую расписку? — запинается Расторгуев.

— Обыкновенную. Берите бумагу.

Львовский отделяет от пачки денег, данных ему Задорожным, три сотни и остальные протягивает Расторгуеву.

— Погодите, Матвей Анисимович, сперва расписка, — твердо говорит Задорожный и отстраняет руку Львовского.

— Что же это вы со мной, как с жуликом каким… — обидчиво начинает Расторгуев.

— А вы хуже жулика, но об этом мы еще поговорим. Взяли бумагу? — Сергей Митрофанович хмуро следит за тем, как Расторгуев дрожащими руками вырывает листок из клетчатой школьной тетрадки. — Пишите: «Расписка». Написали? Так. Дальше: «Я, Расторгуев Кузьма Филиппович, получил сполна от доктора Львовского, Матвея Анисимовича…» Аккуратней, аккуратней пишите! «…одну тысячу девятьсот рублей…» Повторите сумму прописью. Повторили?

Он заглядывает в тетрадочный листок, который заполняется мелкими кокетливыми буковками, и продолжает:

— «…за телевизор марки „Рекорд“, его доставку и установку…» Так. Поставьте подпись. И дату: «Одиннадцатое мая шестидесятого года, Москва». Все.

Задорожный берет расписку, внимательно перечитывает написанное и, спрятав листок к себе в карман, говорит Львовскому:

— Теперь, Матвей Анисимович, можете отдать деньги.

Львовский молча кладет пачку денег на край заставленного посудой стола.

— Пересчитайте! — приказывает Задорожный.

Кузьма Филиппович неохотно, очень неохотно берет деньги, но пересчитывает их квалифицированно и молниеносно.

— Счет верен, — говорит он.

— Отлично. Матвей Анисимович, теперь я попрошу вас спуститься в машину, а мы тут немного задержимся. Обождите нас.

Голос Задорожного звучит мягко и вместе с тем непререкаемо. Львовский, ни на кого не глядя, как автомат, идет к двери. Он не замечает, каким отчаянным взглядом провожает его Расторгуев.

Когда дверь за Матвеем Анисимовичем закрывается, в разговор вступает Юлия Даниловна:

— Вам известно, что жена доктора Львовского скончалась через полчаса после вашего хулиганского вторжения?

Кузьма Филиппович пятится. Отмахиваясь обеими руками и силясь что-то сказать, он с неподдельным ужасом смотрит на Лознякову.

— Упаси бог… упаси бог! — наконец выдавливает он.

— Бог не упас, — ровно, почти бесстрастно отвечает Юлия Даниловна. — Она скончалась из-за вас, по вашей вине. Она была тяжело больной человек, для которого малейшее волнение означало смерть. Ваша грязная клевета на ее мужа убила Львовскую. Понятно вам это?!

— Не надо метать бисер перед свиньями, — тихо роняет Задорожный.

— Свинья я, свинья и есть! — слезливо соглашается Расторгуев. — Пьяные мы были, выпили, как положено, на поминках, а приятель и подначил, извиняюсь за выражение. «Если бы, говорит, не пожалел ты, Кузьма, две тысячи на профессора, была бы, говорит, твоя мамаша жива-здорова…»

— Стойте, стойте! — перебивает Задорожный. — Какие две тысячи? На какого профессора?

— Господи! — восклицает Кузьма Филиппович. — Да с чего же весь сыр-бор? А разве я пожалел? Я с милой душою…

Кое-как, спотыкаясь на каждом слове, то возвращаясь назад, к тому моменту, когда «мамашу схватило» и он вызвал скорую помощь, то снова принимаясь покаянно твердить: «Пьяные мы были. Какой с пьяного человека спрос?», Расторгуев рассказывает всю историю.

— Ну, а насчет профессора-то вы откуда взяли? Что ему две тысячи надо давать? — не выдерживает Лознякова.

Маленький человечек всплескивает руками.

— Да доктор же… дежурный доктор и сказал. Такой немолодой уже, лицо круглое, солидный такой, — старательно объясняет он.

— Точно повторите… Слово в слово! Что он вам сказал? — требует Задорожный.

— Ну, как мамашу взяли в ванную, — торопится Расторгуев, — а мы с доктором в вестибюль вышли, я и спрашиваю: «Опасная, извиняюсь, будет операция?» А он говорит: «Всякая операция опасна, а в этом возрасте — втройне». А я объясняю: хотелось бы, мол, чтоб первейший специалист резал. Ничего бы, говорю, не пожалел. А он, значит, очень пристально смотрит и говорит негромко: «Можно, говорит, чтоб и сам профессор Мезенцев делал операцию, только, говорит, сами понимаете, профессору тоже неинтересно за спасибо лишнюю работу производить!»