Вам доверяются люди

— Б-бросьте, Юлия Даниловна! — окончательно мрачнеет Гонтарь и, махнув рукой, быстро уходит.

— Да-а… — Иннокентий Терентьевич не то смущен, не то несколько оторопел. Он пробует изменить тему разговора и, взглянув на молчаливую Киру, спрашивает: — А ты, черноглазая, чего дожидаешься?

Кира не любит, когда с ней разговаривают как с маленькой. Да еще незнакомые люди.

— Я жду, — с ледяной вежливостью отвечает она, — когда вы закончите разговор с моей… мамой.

Краешком глаза она видит, как дрогнули губы Юлии Даниловны. Иннокентий Терентьевич вдруг по-хорошему улыбается.

— Дочка Задорожного? — говорит он. — Ну-ну, девочка, папа у тебя под стать маме, можешь мне поверить!

И, кивнув, он опять направляется к аквариуму.

2

Гнатович настоял на том, чтобы врачебная конференция, посвященная операции Кости Круглова, была проведена тогда, когда результат этой операции будет уже совершенно несомненным и когда мальчика можно будет показать собравшимся.

— Позвольте, — возражал Степняк, — его ведь любой из наших врачей может и сейчас увидеть.

— А мы, Илья Васильевич, и варягов позовем, пусть полюбуются! — сказал Гнатович. — А то небось, когда та девушка скончалась, Таисия Павловна по всему району раззвонила. А как удача, так помалкиваем? Я против парадов, но за разумный обмен опытом. Рыбашу со Львовским есть о чем рассказать.

Вот почему врачебная конференция состоялась лишь в конце июня, когда Костя прочно вступил в «команду выздоравливающих». В байковом сизом халате и мягких шлепанцах, он разгуливал по всей больнице, заводя быстрые дружбы то с любителями домино, то с шахматистами и донимая Киру, продолжавшую аккуратно навещать его, неожиданными вопросами. Какой она знает астрономический инструмент из девяти букв и чтоб при этом он обязательно начинался на «Р»? Или: что такое выемка для оснований сооружений из восьми букв?

Вопросы эти были следствием изучения старых номеров «Огонька», которые он притаскивал к себе в палату. Однако не в кроссвордах заключалась для Кости главная притягательная сила журнала. Он неожиданно остро заинтересовался освободительной борьбой африканских народов и событиями на Кубе. Вырезал фотографию Фиделя Кастро и, показывая ее Кире, завистливо восклицал: «Вот это герой так герой!» Перед тем они обстоятельно обсуждали подробности сорокадевятидневного дрейфа отважной четверки советских моряков на самоходной барже в Тихом океане. Как многие мальчишки, не видавшие войны, Костя считал, что на его долю уже не осталось подвигов и даже «настоящих мужских» дел. Однажды, еще в санатории, где работала Ольга Викторовна и где ему доверялось включать телевизор, он посмотрев передачу о выпускниках какой-то школы, всем классом уезжавших на целину, презрительно фыркнул:

— Выставляются! Ни капельки это не интересно — в земле копаться…

— Много ты знаешь про землю! — насмешливо отозвался один из отдыхавших, который тоже смотрел передачу. — Ты по земле и ходить-то как следует не умеешь. А земля-матушка нас поит и кормит, да не только хлебцем или там овощами, орехами, фруктами. Она и мясо и масло дает: если бы на земле ничего не росло, так все коровы, свиньи да бараны разом передохли…

— Подумаешь!

— Вот ты и подумаешь! — с веселой насмешкой продолжал отдыхавший. — И сообразишь: ученые-археологи копают землю и находят в ней остатки древнейших, давно угасших культур. По этим находкам мы узнаем то, чего никогда не узнали бы иначе о людях, живших тысячелетия назад. Ученые-геологи тоже копают землю и открывают полезные ископаемые — уголь, руду, золото, алмазы. А без этих ископаемых не только телевизора — простого ножа у нас не было бы. Выходит, земля делает нас умными, сильными, толкает вперед технику. Земля, братец ты мой, — и прошлое человечества, и его настоящее, и будущее… А ты бормочешь: «Неинтересно!..» Ну ладно, подкрути-ка звук, а то нас с тобой слышней, чем музыку!

Костя поправил звук и тихо вышел через веранду во двор санатория. Ноги его ступали по обыкновенной земле. Впервые он с интересом глядел себе под ноги: земля — прошлое, настоящее, будущее… Скажет же человек!

Но после этого случая он стал искать общества взрослых мужчин. От мамы, от других женщин, среди которых прошло его детство, он никогда не слыхал таких разговоров о человечестве.

Здесь, в больнице, когда в первые после операции дни он должен был лежать неподвижно, смутные и странные мысли одолевали его. Он думал о том, что будь у него отец вроде того насмешливого человека из санатория или такой, как Матвей Анисимович, или, на худой конец, как этот усатый, пожилой мастер электрозавода, которому вырезали три четверти желудка, — словом, будь у него хоть какой-нибудь отец, он ни за что не связался бы с этими дворовыми гадами, не попался бы на их подначку: какой же ты, дескать, парень, если не куришь, водки не пьешь, в карты не играешь? Не таскал бы у матери денег. Не слушал бы хвастливых рассказов о ловкости, о смелости, о легкой и веселой житухе тех, кто умеет устраиваться…