Вам доверяются люди

— Требуйте, чтобы ваш главный достал! — чуточку улыбнувшись в сторону Гнатовича, быстро отозвался Рыбаш и продолжал: — Обнажили заднюю большеберцовую артерию, начали нагнетать кровь. Делаю ревизию плевральной полости. Кровь! А сердечных сокращений нет. Вскрыли перикард — и там сгустки крови. Ну что ж, остается одно — массаж сердца.

— Массаж mit dem Hand?[7] Рукой? — проверяя, верно ли он понял, переспросил Хольцбейн.

— Рукой! — кивнул Рыбаш и показал, как держал умершее сердце мальчика в руке, сжимая и разжимая его. — Появились единичные сердечные сокращения, но из раны величиной в два сантиметра, гляжу, вытекает кровь. Наложил два шелковых шва — кровотечение прекратилось. Минуты через три сердце начало сокращаться. Львовский говорит: «Зрачки сузились!» Потом опять слышу: «Есть периферический пульс!» Но самостоятельного дыхания все еще не было.

Он подробно, шаг за шагом, рассказывал, какие еще были применены средства и в каком порядке это делалось, когда он и Львовский надели стерильные халаты, когда сменили перчатки, когда отгородили операционное поле стерильным материалом, когда прекратили артериальное нагнетание крови и перешли на переливание внутривенное.

— Это первая ваша операция на сердце? — спросил Белявский.

— Нет, вторая, — вызывающим тоном ответил Рыбаш. — Но тогда, при точно таком же ранении, спасти девушку не удалось. Причины…

Гнатович сердито перебил Андрея Захаровича:

— Насколько мне известно, в свое время Таисия Павловна более чем подробно оповестила и горздрав и весь наш район относительно обстоятельств смерти той раненой. Установлено, что товарищ Рыбаш сделал все возможное для ее спасения. Какой смысл возвращаться к этому?

Белявский в знак согласия слегка наклонил голову:

— Собственно, я хотел только узнать — имел ли уже товарищ Рыбаш… гм… практику подобных операций?

— Имел! — все тем же вызывающим тоном быстро сказал Рыбаш. — Практиковался и продолжаю практиковаться в морге и в виварии. Грудная хирургия особенно интересует меня. Будут еще вопросы?

— Сколько длилась операция? — спросила Святогорская.

— Один час пятнадцать минут.

Хирургов из соседних больниц волновали многие подробности.

— Какое было давление?

— Когда вынули интубационную трубку?

— Когда добавили к кислороду закись азота?

— Сколько всего перелили крови?

Вопросы сыпались на Рыбаша со всех сторон.

Он, поворачиваясь направо и налево, отвечал точно, ясно, все время помня о Хольцбейне и потому разговаривая особенно отчетливо. Наконец поток вопросов иссяк.

— Сейчас мальчик совершенно здоров, и мы его вам продемонстрируем. Да, следует добавить, что сразу же после окончания операции к нему вернулось сознание, он говорил со мной.

— Wunderbar![8] Заметшательно! — воскликнул Хольцбейн.

Рыбаш повернулся к Степняку:

— Пожалуй, можно позвонить, чтоб он пришел?

Пока Костю вызывали, Рыбаш пустил по рукам рентгеновские снимки и электрокардиограммы, сделанные уже в послеоперационный период.

Костя, облазивший всю больницу после того, как ему разрешили ходить, никогда не открывал двери с белой табличкой: «Главный врач». Степняка он знал, и тот ему нравился. Но одно дело — Степняк в палате или даже в коридоре и совсем другое — кабинет Степняка. Костя шел сюда, заранее смущаясь, и окончательно оробел, когда увидел добрых тридцать пар глаз, сразу устремившихся к нему.

— Иди-ка, братец, иди на расправу! — шутливо позвал его Матвей Анисимович, угадав Костино состояние.

Мальчик неловко поклонился всем одновременно и начал пробираться к тому месту, откуда раздался голос Львовского.

— О, потшему вы зовёйт его «братец»? — незнакомый человек, сидевший рядом с Матвеем Анисимовичем, покачал головой. — Он мой братец, mein Bruderchen[9], мы оба… как это?.. zwei Mal geboren…[10] Два раза родили…

— Дважды рожденные! — поправил кто-то с улыбкой.

— Твашды рошденни… — повторил человек и вытер лоб, — и говорят — немецки длинни слов… А русски?!

Все засмеялись. Костя с удивлением глядел на немца; ему вспомнилась коллекция Львовского, полученное из Германии письмо.

— Познакомься с нашим гостем, Костя. Это — товарищ Вольфганг Хольцбейн, — сказал Львовский. — Когда-то и он был моим пациентом…

Костя, как во сне, пожал протянутую руку. В голове у него прыгала одна мысль: «Тот самый, тот самый! Вот Кира-то позавидует!» К действительности Костю вернул привычный, с веселыми нотками голос Рыбаша.

— Спусти халат и сними рубашку, дружок, — командовал Андрей Захарович совсем так же, как командовал в перевязочной, — потрудись на пользу науки. Товарищи врачи хотят посмотреть, как мы тебя тут заштопали.

Послушно выполняя приказание Рыбаша, Костя все не сводил глаз с гостя.

— Я тоже есть доктор, — сказал тот, — позволяйт мне. Фонендоскоп — это не болит…

— Да, пожалуйста! — сказал Костя. — Я же знаю…