Вам доверяются люди

И увез. Собирали их всем госпиталем. Советов надавали не меньше, чем подарков девчонке. А подарков было столько, что хоть на грузовике тащи. Потом прислал письмо: «Киру довез, она так быстро поправляется, что вы бы ее не узнали. Закаленная девица!» Интересно, знает ли он о ее судьбе теперь? Или свои дети пошли, не до нее?.. Вот так и теряем людей…

В «предбаннике», как непочтительно называл Степняк все начальственные приемные, гладко причесанная девушка вежливо осведомилась:

— По вызову? Из какой организации?

Степняк неизвестно почему окрысился.

— Не из какой. От себя лично. Степняк, Степняк, Илья Васильевич. Степ-няк! — раздельно повторил он и зачем-то добавил: — Скажите — «Папаша».

Девушка переспросила с еле уловимой насмешечкой: «Папаша?» — и Степняку сразу стало жарко.

— Это у нас в госпитале так называли… — начал он, но девушка, не слушая, ушла в кабинет.

В приемной молчаливо ожидали своей очереди несколько человек. Стараясь не глядеть на них, Степняк привычным движением проверил, все ли пуговицы кителя застегнуты. Девушка вышла и с прежней вежливостью сказала:

— Через две-три минуты… Только отпустит тех товарищей, с которыми разговаривает.

Кто-то в углу демонстративно вздохнул:

— Коли папаша пришел, сыновьям по шапке…

Девушка живо повернулась:

— Пожалуйста, извините Сергея Митрофановича, он просил объяснить: это фронтовой товарищ…

Но прошло и пять и десять минут, а из кабинета никто не выходил. Степняк с трудом сдерживал раздражение. «И с чего это я взял, что он обрадуется? Надо было хоть по телефону сговориться. Уйти, что ли?»

Но именно в тот момент, когда Степняк окончательно решил уйти, двери распахнулись и на пороге появились те двое, которые обогнали Степняка на улице. Он узнал их сразу, хотя теперь они были без пальто и шапок: он узнал старшего по возбужденному и чуть хрипловатому голосу, а потом и обоих по удивленно-радостным лицам, какие бывают у людей, готовившихся к долгим препирательствам и неожиданно быстро добившихся своей цели. «И у этих цель, — смутно подумал Степняк, — а я зачем пришел?» Но тут его мысли перебила знакомая торжественно-шутливая интонация Задорожного:

— Пожалуйста, папенька!

Задорожный, с улыбкой глядя на Степняка, широко распахнул обе створки своей двери. Лицо его на мгновение показалось Степняку совсем чужим, не тем, которое он так хорошо помнил, — округлившееся и все-таки очень постаревшее лицо с высокими залысинками, с веселыми щелочками глаз, с усами, которых никогда прежде Задорожный не отпускал.

И сине-серый в мельчайшую клеточку костюм, и узел нарядного в темно-красную полоску галстука — все было таким незнакомым, что Степняк даже отшатнулся внутренне. Но интонации Задорожного остались прежними.

Все еще стоя в дверях, он перевел глаза со Степняка на тех, кто ожидал в приемной, и, не то извиняясь, не то объясняя, сказал:

— Четырнадцать лет, с самой демобилизации, не видались, а всю войну проделали вместе…

И ожидавшие загудели, словно одобряя это откровенное нарушение очередности. Степняк шагнул вперед, поддаваясь возникшему полузабытому ощущению дружелюбия и взаимного доверия, которое в те далекие годы было главным в его отношениях с комиссаром, а Задорожный, отступая в кабинет, все повторял: «Рад, рад!» — и, захлопнув створки дверей, крепко обнял Степняка. Он был значительно ниже ростом, чем Илья Васильевич, но раздался в плечах, раздобрел, и рука его, которую взволнованно стиснул бывший «папенька», оказалась гораздо мягче, чем помнилось Степняку.

Потом они сидели на диване и оба одновременно говорили: «А помнишь?..», но при этом Задорожный как-то очень быстро и ловко расспросил обо всем существенном, что произошло за эти годы с Ильей Васильевичем: и о том, где работал, и о том, что они уже давно официально женаты с Надей, и что Надя не работает, а растит сына, и о том, наконец, что Степняк, демобилизовавшись, вышел на пенсию… Но тут Задорожный прервал расспросы и буквально покатился с хохоту:

— Ты? На пенсию! С ума сошел, честное слово! И что же, собираешься на бульварах в шашки играть? Или заведешь дачку с огородом, будешь клубнику разводить? Пенси-о-нер!

Он с такой насмешливостью произнес последнее слово, что Степняк немедленно разозлился и начал повторять все то, против чего всегда сам яростно спорил: поработал, дескать, — и довольно, и правительство, вероятно, лучше знает, зачем дает пенсии таким, как он, и, в конце концов, можно человеку когда-нибудь заняться чтением, ходить в театры и в музеи, и просто отдыхать, и делать то, на что никогда не хватало времени… Задорожный послушал-послушал и махнул рукой:

— Ладно, ладно, ты же сам во все эти сказки не веришь. Я на таких «отдыхающих» уже насмотрелся. И нечего с чужого голоса петь… Здоров, силен — как же ты без работы сможешь?

Степняк, уже остывая, хотел было признаться, что четыре дня отдыха показались ему невыносимо тягостными, но, перехватив взгляд Задорожного, брошенный на часы, опять помрачнел.

— Извини, Сергей Митрофанович, что задержал, — поднимаясь, сказал он и язвительно добавил: — Ты человек деловой, а я бездельник.