Вам доверяются люди

И опять мелькают сухие, с коротко остриженными ногтями руки Гурьевой. Теперь пеаны ложатся почти беззвучно — Машенька раскладывает — их на столе по две штуки, оставляя между парами заметное расстояние. Рыбаш снова закуривает. Когда на стол ложится тринадцатая пара, он заглядывает в тазик. Там — три пеана. Три вместо четырех.

— А, будь оно проклято! Пустите!

Он грубовато отстраняет Гурьеву и смешивает пеаны в кучу.

— Андрей Захарович, перестаньте нервничать, — заботливо советует Окунь. — Очевидно, Марья Александровна ошиблась в подсчете перед операцией.

Пятна на щеках Гурьевой становятся бурыми.

— Нет, я не ошиблась.

— Но, дорогуша…

— Не ошиблась, — твердо повторяет Гурьева. — Их было тридцать. Мы считали вместе с санитаркой.

Рыбаш, раскладывая пеаны по тройкам, быстро спрашивает:

— Где санитарка?

— Убирает операционную.

— Позовите ее.

Он снова смешивает пеаны в кучу.

Гурьева подходит к дверям операционной.

— Шура, иди сюда!

По выложенному плитками полу операционной шлепают быстрые шаги.

— Вы меня, Марья Александровна?

Шура, румяная, коренастенькая, держа в руках мокрую тряпку, высовывается из-за стеклянных дверей операционной.

Загораживая спиной стол с пеанами, Рыбаш испытующе смотрит на санитарку:

— Это вы вместе с сестрой считали зажимы перед операцией?

— Ага, я. Мы всегда с Марьей Александровной…

— Вы знаете, что такое пеан?

Шура самолюбиво поджимает губы:

— Конечно, знаю.

— Сколько их было?

— Тридцать.

— Ладно, — сникает Рыбаш, — можете идти.

— Нет, погодите, — голос Егора Ивановича из вкрадчивого становится строгим, начальническим. — Вы там, в операционной, все уже убрали? Как следует?

— Все, — торопливо кивает Шура, — пол домываю.

— А где пеан?

— Какой пеан?

— Мы там пеан оставили. Почему вы не принесли его сюда?

Шура испуганно моргает:

— Ой, что это вы, Егор Иванович?..

Договорить она не успевает. Грохнув кулаком по столу так, что дребезжат не только все зажимы, но и тазики, стоящие на табуретках, Рыбаш бешено кричит:

— На девчонку валять? Провокациями заниматься? Не позволю!

Окунь чуть не падает, отпрянув и запутавшись в скомканных на полу халатах. Его душит злость. Поддав ногой один из халатов, он отшвыривает его. Халат, вздувшись пузырем, ложится к ногам Рыбаша. Что-то приглушенно звякает.

Гурьева и Рыбаш переглядываются. В их взглядах недоверчивая надежда.

Неужели?..

Оба нагибаются одновременно, и Марья Александровна, присев на корточки, обеими руками похлопывает по халату, прижимая его к полу.

— Ну? — нетерпеливо спрашивает Рыбаш.

— Вот он! — Гурьева протягивает пеан, лицо у нее блаженно-счастливое.

Рыбаш вертит в руках находку:

— Каким же образом?..

— Должно быть, когда снимали с сосуда, во время операции, соскользнул в карман… — Гурьева медленно поднимается и тыльной стороной ладони проводит по лбу. — Ф-фу!

— Только это не мой халат, — торопливо говорит Окунь, — я отлично помню — мой был без карманов.

— Ваш, не ваш, какая разница? — Рыбаш швыряет пеан в общую кучу и с откровенным облегчением потягивается. — Главное, нашелся тридцатый, проклятый!.. А не найдись — пришлось бы сейчас тащить того беднягу на рентген.

— Все хорошо, что хорошо кончается! — глубокомысленно изрекает Окунь, считая за благо воспользоваться случаем и не углублять конфликтов.

Румяная Шура чуть не нарушает неустойчивое равновесие.

— А халат-то как раз Егора Ивановича, — сердито сверкнув глазами, сообщает она, — я же им подавала…

— Шура! — прикрикивает Гурьева. — Что за посторонние разговоры! Иди считать пеаны.

— Еще раз считать? — шумно изумляется Окунь.

Марья Александровна отвечает обычным бесцветным голосом:

— Я должна своими глазами видеть все тридцать вместе.

Она опять стоит спиной к врачам. Спина эта узенькая, почти детская. Тихо и равномерно звякают пеаны, которые Гурьева пересчитывает теперь уже вдвоем с Шурой. Всех охватывает мирное, благодушное настроение. Окуню хочется закрепить это чувство взаимного дружелюбия, возникшее после пережитого вместе волнения.

— Слушайте, коллега, — говорит он Рыбашу, — с комнатой все еще не устроились?

Рыбаш бросает на него подозрительный взгляд. Какой-нибудь подвох? Но нет, Егор Иванович выглядит размягченным и сочувствующим.

— Черта с два устроишься! Либо какие-то подвалы сдают, либо проходные комнаты, а по одному адресу ездил, так — верите ли! — хозяйка предложила тахту в своей комнате со всеми услугами! Так и сказала, нахалка!

— Ох-хо-хо! — гогочет Егор Иванович. — Ну ладно, идемте в ординаторскую, у меня там записная книжка. Вроде есть один подходящий адресок.

В ординаторской он достает из стола модную, лимонного цвета кожаную папку-портфель с «молнией» и извлекает оттуда объемистую записную книжку. Книжка аккуратно перетянута аптечной резинкой. Рыбаш с любопытством следит за Егором Ивановичем, пока тот, перелистывая книжку, бормочет: