По лицу Лили скользнула неуловимая улыбка. Так может говорить только влюбленный, и, точно, Никитин уже был серьезно, беспросветно влюблен».
Душевное состояние героев «подчеркивает» природа, открывающаяся их взгляду. Как и она, мир вокруг может ликовать или горевать, исцелять или усиливать тоску, обещать надежду или сулить потерю.
Мы прочли только первые строки рассказа «Студент» — о летнем дне, — а уже предчувствуем какую-то неустроенность, потерянность человеческой души:
«Молодые листья на ветру трещат, металлически блестят на солнце. На окно ползет пышное белогрудое облако, ветер рвет из него прозрачные, легкие, как бабьи косынки, клочки и несет вперед. В бездонную голубую пропасть.
— Молодой человек! Вам не кажется, что вы присутствуете на лекции? Да, да, вы — у окна. Вы, именно вы! Надо встать. Я спрашиваю: вы где находитесь?
— На лекции.
— Слышали ли вы, о чем я только что говорил?
— Нет.
— А когда-нибудь вы об этом слышали?
— Не знаю».
Студент, добиваясь свидания с молодой и уже знаменитой актрисой, посылает ей записки и, наконец, на первом, унизительном для него свидании слушает злую отповедь. И что чувствует после этого отвергнутый, жестоко раненный человек?
«Потом он ходил по горячим пыльным тротуарам, пересекал веселые скверы, стоял на мосту и снова шагал по серым улицам, завороженный тоской, стыдом и отчаянием.
“…Что делать? Все изменилось. Все совсем изменилось…” Что-то надо делать, какая-то сила настойчиво и дерзко стучала в висках: что-то надо делать.
…На том берегу была уже темнота. Деревья и крыши торчали сплошным черным частоколом. Над ним, между рваными синими тучами, опоясанными малиновыми лентами, зияли бледно-зеленые просветы, ошеломляюще обыкновенные, виденные на закате тысячи раз, минутные и вечные следы прошедших дней. Внизу в заливе плескались три лодки. Парни без устали махали веслами, слышался счастливый визг. Одна из лодок наткнулась на малиновую дорожку заката, дорожка оборвалась, по всей по ней прошла сверкающая дрожь. И все это ему неожиданно показалось неотделимым от его тоски».
Тут уже есть характерная, присущая Вампилову особенность письма: драматическое напряжение, тонкое понимание сложных человеческих чувств, поэзия и трагизм обыкновенной жизни.
У Вампилова нет художественных натяжек, авторского своеволия. Не только в пьесах. Нет натяжек и своеволия в рассказах и очерках, даже в летучих записях. Эти естественность, природность его художественного почерка критика стала замечать только в драматургии. А на самом деле эти черты складывались с самого начала творческого пути Александра Вампилова.
Привлекательные особенности первых рассказов Вампилова отметили рецензенты трех российских журналов, откликнувшихся на книгу молодого прозаика, — «Ангары» (1961, № 4), «Сибирских огней» (1962, № 8) и «Москвы» (1962, № 9). Наш наставник В. Трушкин первым опубликовал свое мнение о книге кружковца в иркутском двухмесячнике «Ангара». Обратив внимание читателей на «щедрую россыпь юмористических строк: «Весна снизила цены на живые цветы и мертвые улыбки», «отклонение от грамматики мешает додуматься до смысла написанного; иногда написанное вообще не имеет смысла», «у грабителя оказалась детская улыбка; было это трогательно, как грустная любовь юмориста», Василий Прокопьевич с удовольствием продолжил: «Но за этой задорной, беззаботной веселостью нет-нет да и промелькнет у автора страничка-другая, озаренная иным светом, согретая авторскими раздумьями над серьезными сторонами жизни». Другой наш университетский педагог профессор А. Абрамович на страницах журнала «Сибирские огни» не мог не отдать дань идеологическим прописям: как и подобает сатирику, подчеркнул он, автор юморесок «разоблачает тунеядцев, невежд, приспособленцев, пьяниц, короче говоря, ту категорию людей, которая живет не в ладу с морально-этическими требованиями советского общества. Разумеется, А. Санин смешит нас не ради забавы. Во всех его произведениях мы ощущаем гнев и ярость (тут Алексей Федорович явно перебрал. —