Вампир

Мы расстались, и вскоре я один, у себя, при свете лампы, возобновил прерванные занятия.

II

Часто смеются над той стремительностью, с какой дети переходят от одной и мысли к другой. В то время, как их внимание поглощено одним, — вдруг пролетает мушка, и течение их мыслей изменяется. Они забывают о том, что их недавно интересовало…

Так ли велика разница между детьми и взрослыми?..

Если бы кто-нибудь спросил меня, какие обстоятельства помещали моему твердому намерению повидать господина Винсента и постараться его изучить, я бы очень затруднился ответить. Вернее всего, мне помешала сама жизнь с ее волнениями и постоянной сменой впечатлений; и лишь время от времени, в часы досуга, у меня появлялось иногда воспоминание об этом странном человеке, и то в виде неясного образа, без определенных контуров.

Таким образом прошло два года, за которые в моей жизни произошли существенные перемены: умер мой отец, оставив маленькое состояние, скопленное по грошам с изумительной выдержкой крестьянина, отказывавшего себе во всем ради обеспечения будущности своего ребенка. Образовалась клиентура, и я отказался от мысли о профессуре. Наконец, я женился и стал отцом прелестной девочки.

Годы бежали.

Я совсем забыл старого Тевенена и его преступную науку. Мои дела окончательно устроились, я ни в чем не нуждался и был совершенно доволен судьбой. Мои работы по нервным болезням наделали шума и льстили моему самолюбию. В семье все было благополучно, дочь росла, обещая сделаться красавицей. Словом, я был совершенно счастлив.

Но спустя десять лет после первой встречи с Винсентом де Тевененом, судьба меня вновь с ним свела, и это произошло следующим образом.

Мой собрат, доктор Ф., директор лечебницы для умалишенных, однажды передал мне записку с просьбой приехать для исследования одной из его больных. Дела меня задержали на несколько дней, и он вновь написал мне, настойчиво приглашая приехать. Дело шло об очень интересном феномене раздвоения личности. Я поехал. В течение нескольких часов мы производили разные опыты, один интереснее другого, и только боязнь сильно утомить больную заставила нас их прекратить. Мы вышли в сад, прилегающий к великолепному зданию, известному всей Европе, и мой коллега, провожая меня, сообщил мне о результате своих личных наблюдений над занимавшей нас больной. Когда мы подошли к решетке сада и собирались уже распроститься, условившись завтра встретиться, из аллеи лавров выскочил маленький мальчик и бросился к доктору. Тот приподнял его и, показав мне, сказал:

— Мой сын… восемь лет… хороший мальчуган.

Это был очень красивый ребенок, с нежными чертами лица, немного бледного. Я приласкал его и, вспомнив о своей дочурке, такой розовой и свежей, сказал:

— Почему ты так скоро бежал? Можно подумать, что ты от кого-нибудь спасался.

— О, это для смеха, — отвечал мальчуган, — чтобы подразнить господина Винсента!

— Господина Винсента? — вскричал я. — Какого Винсента?

Это имя прозвучало в моей памяти, как звук отдаленного рожка.

— Ах, боже мой, один только и есть господин Винсент… Это папа Гато!

Пана Гато! Десять лет тому назад так называли Винсента Тевенена.

— Это очень странная личность, — прибавил мой коллега.

— Не Винсент ли Тевенен?

— Он самый. Вы его знаете?

— Он еще не умер?!

— Ах, вы тоже считали его несуществующим, — сказал доктор, смеясь. — Отнюдь нет. Около ста пятнадцати лет, мой милый. Вот после этого и говорите, что сумасшествие не есть привилегия на долговечность.

— С каких пор он у вас?

— Около четырех месяцев. А поступил он при весьма любопытных обстоятельствах, о которых я вам расскажу завтра. Уже шесть часов.

— Уже. И я тоже сильно запоздал. Итак, до завтра, и поговорим о Винсенте.

— К вашим услугам, дорогой собрат.

Когда я остался один, меня охватили воспоминания. В одну секунду промелькнуло предо мной прошлое: маленькая квартира, в которой я терпеливо ждал пациентов, несчастная мать, пригласившая меня к умирающему ребенку, прогулка и разговор с Гастоном. Я задал себе вопрос: был ли бы я теперь в состоянии оказать помощь несчастной девочке, и содрогнулся невольно от сознания, что и теперь, как и тогда, я был бы так же беспомощен, так как ничего не понимал в загадочной болезни. Я старался спасти свою гордость, предполагая, что по своей былой неопытности не заметил какого-нибудь важного симптома, который в настоящее время, несомненно, не ускользнул бы от моего внимания. Но это было напрасно: внутренний голос говорил, что я себе лгал. И если бы завтра мне пришлось натолкнуться на аналогичный случай, я был бы так же беспомощен, как и 10 лет назад. Мое самолюбие страдало, а мысль все сильнее стремилась к доктору Винсенту, к этому бледному, почти фантастическому образу. Он все еще жил, жил, несмотря на ужасную дряхлость, так поразившую Гастона и меня, когда мы следовали за ним по улицам.

Каким же чудом он еще жил под бременем ста десяти лет?

Мне припомнились странные слова, переданные Гастоном:

— «Моя наука преступна, потому что она в сотни раз увеличивает ужасное неравенство между борцами за жизнь».