Вампирский роман Клары Остерман

Не потому, что до сих пор не свыклась со своей сутью, не потому, что испугалась ареста, а оттого, что мучительная горечь совести обожгла изнутри. Я встречала Фёдора Николаевича всего раз, но состояла в переписке с ним, и он проявил себя как человек благородный, добрый и честный. И от одной только мысли, что в глазах всех хороших людей я теперь богопротивное чудовище, монстр из страшилок, мне стало омерзительно от самой себя.

Давыдов поставил чашку обратно на стол и осторожно коснулся моей ладони.

– Клара? – позвал он таким мягким обеспокоенным голосом, каким, наверное, говорит со своими сёстрами, когда те расстроены.

А ведь Давыдов тоже хороший человек. Грубый, упрямый, но он представитель закона, человек чести. Как он прямо и честно сказал, что собирается меня арестовать. Всю жизнь я считала себя такой же – правильной, доброй, настоящей. Но всё, совершенно всё обо мне оказалось ложью.

Я заглянула ему в глаза – они, оказывается, могут быть очень глубокими, тёплыми, полными сочувствия – и разрыдалась.

Ох, как же горько, как громко я рыдала. А Давыдов вдруг встал и осторожно, едва касаясь, приобнял меня.

– Клара, прошу вас, что такое? Вы же… вы… боитесь тюрьмы? Но… таков закон.

Но не в тюрьме дело, ох, нет, далеко не только в ней, хотя я и до ужаса боюсь туда попасть.

И я рассказала Давыдову всё. Наверное, отругай он меня, как это сделал Тео, призови к ответственности и попроси «вести себя как взрослая», я бы только хуже замкнулась в себе, может, даже попыталась прогнать его или, не дай Создатель, поступила так же, как с несчастным городовым.

– А он жив? Городовой? – сквозь всхлипы спросила я.

– Да. В городском госпитале, но жив. – И Давыдов вдруг погладил меня по ладоням.

От этой жеста сочувствия я расклеилась только хуже и, бесстыдно кинувшись ему на шею, рассказала всё как на духу. И о своём рождении, и об экспериментах отца, и о Тео, и о фарадалах, и даже о путэре.

– Понимаете, господин Бобров… – заглядывая ему в лицо, хлюпала я носом.

– Давыдов, – растерянно, но не придав тому особого значения, поправил он, и я смущённо покраснела. Как неловко получилось.

– Господин Давыдов, – поспешила исправиться я, – вы же понимаете, что, получается, отец искал именно путэру в монастыре?

Фарадальская святыня и война фарадалов с Сёстрами особенно заинтересовала его, поэтому мне пришлось взять себя в руки, выпить ещё чашку чая и, приведя себя в порядок, рассказать всё по порядку и со всеми подробностями. Один раз робко забежала Настя и предложила принести обед, потому что говорили мы долго. Давыдов распорядился накрыть на стол, и мы сели, поели горячие щи. Я говорила почти всё время, а Демид Иванович, попросив бумагу, перо и чернила, записывал.

– Это вы для протокола? – уточнила я.

– Именно что так, – подтвердил он.

На этот раз я не увиливала и рассказала всё прямо. Если бы только прежде знала, на что способна, всё закончилось бы ещё в Курганово. Но тогда я оказалась настолько напугана, что сама не понимала, что творила.

– Значит, ваш отец и этот, – Давыдов заглянул в записи, – Теодор Генрих Карнштейн стирали вам память? Как это возможно?

– Золотая сила имеет почти безграничный потенциал. Подождите…

Сбегав в спальню Тео, я забрала фарадальский ларец и показала его Давыдову.

– С помощью этого устройства мой отец смог бы использовать Золотую силу в любых целях. И я даже не представляю, насколько велики её возможности.

– Очень велики, – озабоченно проговорил Давыдов.

– Вам что-то известно?

– Кое-что… – размыто ответил он. – Хотелось бы понять, что ещё доктор Остерман и барон Карнштейн заставили вас забыть? Или вовсе помнить иначе?

Само предположение показалось настолько возмутительным и неправильным, что я сначала оскорбилась.

– Почему нет? – пожал плечами Давыдов. – Раз они уже вмешались в ваш разум, то почему не зайти дальше?

Так или иначе, но я поведала ему всё, в том числе о плане Тео найти моего отца. Это было беспечно и глупо с моей стороны, но, как ни странно, Давыдов вдруг отнёсся с пониманием.

Он долго думал (или просто хотел доесть суп и жаркое), а потом, наконец, поднялся из-за стола и даже отказался от ещё одной чашки чая.

– Что ж, господица Остерман, – произнёс он, выпрямившись как струна и одёргивая сюртук, – на этом разрешите распрощаться.

– Вы… а как же… – я растерялась, ведь уже представила, как меня выведут из особняка в кандалах. – Вы же обещали меня арестовать!

– И я обязательно арестую вас попозже, господица Клара, – пообещал Давыдов, почему-то улыбаясь. – Если вы того пожелаете.

– Очень даже пожелаю! – воскликнула я почти возмущённо. – То есть… я хотела сказать… зачем же вы вынудили меня во всём признаться, если не ради ареста?

Мне показалось, он едва сдерживал смех, но вряд ли сыскарь и вообще такой зануда, как господин Бобёр, мог найти что-то забавное в сложившейся ситуации.