Вампирский роман Клары Остерман

Сглотнув, он кивнул, и я, заворожённо наблюдая, как двигается его кадык, ощутила, как горело моё собственное горло.

Мерзко осознавать это и ещё сложнее признать, но однажды ощутив голод, уже невозможно заставить его исчезнуть. Но я повела пальцами свободной руки, поддев одну нить, другую, немного утоляя голод и заглушая его.

– Я куплю нам билеты, – сдавленным голосом произнёс Тео. – Оставайся на месте.

Как только он скрылся в толпе, я попятилась к стене, чтобы не оказаться затоптанной, устало прикрыла глаза.

Но золотые огни никуда не пропали. Они по-прежнему маячили перед глазами, как светлячки в ночных садах, и звенели, звенели, отчего хотелось заткнуть уши.

– Господица, с вами всё в порядке? – Передо мной, точно из-под земли, вырос пожилой мужчина в синей форме.

Наверное, он говорил не так уж громко, но в тот момент я оглохла от его голоса, отшатнулась, зажимая уши ладонями.

– Господица, – вкрадчиво повторил мужчина. – С вами всё в порядке?

– Я?.. А… да… – забормотала я, мечтая только о том, чтобы он замолчал.

– Вы выглядите неважно, – озабоченно произнёс он, цокая языком. – Вам плохо? Вы здесь одна? Как вас зовут?

Он что-то говорил, говорил, и говорил, а в голове моей жужжал рой голосов, и со всех сторон звенели золотые огни, поэтому из всего потока моё сознание вырвало только одно:

– Как вас зовут?

– Клара, – пролепетала я слабым голосом.

– Клара, – повторил он. – Пройдёмте со мной. Присядете в моём кабинете. Там тихо, отдохнёте.

Я пыталась вырываться, когда он взял меня под локоть, но оказалась слишком слаба и растеряна, а он уверенно повёл вперёд через толпу. И, оглушённая и ослеплённая тысячью незнакомых переживаний, я безвольно поплелась следом, вмиг позабыв и просьбу Тео, и его самого, и даже саму причину, почему я оказалась на вокзале.

В себя я пришла уже в маленькой каморке, на двери в которую висела табличка «Начальник станции», заваленной папками, коробками и ящиками.

– Сидите тут, – сухо велел мужчина.

И только когда дверь за ним захлопнулась, а сам он исчез в неизвестном направлении, я поняла, что что-то пошло не так.

Вскочив, я метнулась к двери, задёргала ручку, но та оказалась закрыта.

Над столом висели часы. До отправления нашего поезда осталось десять минут. Тео, наверное, вернулся на условное место встречи и с ума сходил, не обнаружив меня там.

Я заколотила кулаками в дверь, заголосила:

– Господин, господин, я же опоздаю на поезд!

Но никто не отвечал.

А откуда-то с перрона точно в издёвку раздался гудок.

Часы на стене оглушительно громко тикали, и сердце билось всё быстрее, всё громче с каждым следующим ударом стрелки.

– Откройте!

Но сколько я ни дёргала дверь, замок не поддавался, как вдруг, когда я уже отчаялась, и до отправления осталось всего несколько минут, в замочной скважине вдруг заскрежетал ключ.

– Вот она! – раздался голос начальника станции. – Назвалась Кларой. По описанию из рассылки тоже подходит.

И на пороге возникли двое: снова начальник в своей синей форме и другой, в шинели городового, похожей на ту, что носят сыскари. У второго оказались пронзительные глаза. Я уже видела такие же у Давыдова – внимательные, злые, полные подозрения.

– Клара Остерман? – спросил он.

Они уже знали, кого искать. Поджидали меня.

Я не ответила. Поняла, что просто ни за что на свете нельзя признаваться, но тут раздался второй свисток, и я обернулась в ужасе на окно.

– Мне нужно идти! – воскликнула я. – Я же опоздаю на поезд.

– Клара Остерман. – Он уже и не сомневался, что это я.

Не представляю, откуда эти люди могли узнать меня. Что за «рассылка», о которой они говорили?

– Вы задержаны до выяснения обстоятельств!

– Пропустите! – завизжала я по-девчоночьи тонко, отчаянно, жалобно и бросилась к двери, но смотритель загородил мне дорогу, а городовой перехватил рукой за талию, как ребёнка, так, что у меня ноги оторвались от земли, и я задрыгала ими, точно пытаясь убежать по воздуху.

– Отпустите! – вопила я.

Помню, меня оглушила пронзительная всепоглощающая ненависть. И отчаяние. Горькое удушающее отчаяние от собственной беспомощности, от пережитого унижения и ужаса, что охватывает, когда другой человек держит твою жизнь в своих огромных лапах.

А потом… потом я уже ничего не помню. Всё повторилось почти как в фарадальском лагере, когда я пришла в себя уже от того, что тёплая кровь обожгла горло и потекла вниз по подбородку.

Первое, что я увидела, придя в себя, – вытянутое перекошенное ужасом лицо смотрителя. Он распахнул в беззвучном страхе рот, попятился. А городовой с тяжёлым грохотом повалился на пол, хватаясь руками за шею.

– Создатель, – прохрипел он. – Что ты такое?

Медленно я подняла руку, ощутив, как нечто жидкое стекало по подбородку, коснулась пальцами губ. Кровь. В задумчивости я стянула с плеч кружевной платок, взятый из фарадальского лагеря.

Шерсть вряд ли смогла до конца стереть кровь с моего лица. Я провела языком по губам, ощущая, как корочка застывает на щеках и подбородке, потёрла её ладонью.

– Простите, – голос мой задрожал, как и окровавленные пальцы. – Простите, – я попятилась от городового, лежавшего у моих ног.