Ремидиос поднесла четки к самым глазам. Ведь это все молочные зубы! Это правда, у ее матери были братья и сестры, и у бабушки тоже. Так много зубов, надежно сохраняемых от почернения. Здесь были зубы со всего рта. Некоторые из них принадлежали ее братьям и сестрам, здесь же были зубы ее матери и бабушки, но она не знала, который из них кому принадлежит. Она осматривала знакомые детали четок: бусинки, сгруппированные по несколько штук в ряд, отделенные друг от друга узелками, если считать от распятия до замочка, то: одна, десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят. Всего шестьдесят. И все одинаковые. Один к одному. И тут Ремедиос обнаружила, что один зуб отличается от других. Как же она сразу не заметила?
В четках был один зуб, непохожий на остальные. Он был длиннее других. Тонкий, острый, непохожий на человеческий зуб и больше напоминающий клык животного. Или вампира.
Ремедиос стало трудно дышать, четки выскользнули из ее рук и упали, ударившись об пол.
— Глупая девчонка! — обругала она себя и нагнулась, чтобы немедленно поднять бесценный подарок своей матери.
Хвала всем святым, ни один зуб не сломался.
Она проверила их все, один за другим. Да, ни один не был сломан или поцарапан. Какая удача! И она в ужасе уставилась на длинный клык. Ремедиос осторожно тронула пальцем кончик зуба. Он был острый, как нож!
Подавленная получением письма и загадочного подарка, Ремедиос убрала четки обратно в мешочек. Она быстро загрузила посудомоечную машину, привела в порядок кухню и унесла посылку в свою комнату. Она была так расстроена всем этим, что убрала сверток в нижний ящик шкафа и запрятала его под стопку с футболками. Внезапно она почувствовала ужасную усталость. Сняв туфли, но не раздевшись, девушка опустилась на кровать и закрыла глаза, даже не заметив, что забыла выключить свет.
Ремедиос очнулась от глубокого, тревожного сна, который не могла вспомнить. Ее спальня в доме Ричвузов показалась ей странной и незнакомой, в углу шевелилась тень, казалось, скрывающая… кого? Может быть, чупакабру?
Девушка села и стала напряженно всматриваться в темноту угла, прикидывая, насколько здесь безопасно, и вслушиваясь в тишину. Дом казался странно безмолвным, точно Ремедиос была в нем единственной живой душой. Из приоткрытого окна с улицы не доносилось ни звука, ни даже шороха. Шкаф и то, что было в нем спрятано, притягивал ее взгляд с невиданной силой. Когда Ремедиос поняла причину своего тревожного возбуждения, ей стало нечем дышать, сердце бешено заколотилось, а в груди похолодело.
Она поднялась с кровати и прислушалась: в прихожей царила мертвая тишина. Ремедиос босиком отправилась на кухню — привычное место, где она проводила столько времени. Девушка включила свет, и это простое повседневное действие успокоило ее.
Безотчетный страх, охвативший Ремедиос, понемногу исчезал, и она, услышав урчание в животе, поняла, что очень голодна. Она открыла холодильник, достала блюдо, на котором лежало жаркое, и взяла нож со стола. С трудом осознавая, что она делает, Ремедиос отрезала непрожаренный, сочащийся кровью кусок мяса. Она отрывала самые кровавые куски жаркого и отправляла их в рот руками, слизывая кровь с пальцев.
Ремедиос посмотрела на свои руки, покрытые темно-красными пятнами крови, и внезапно вспомнила вот что: в межсезонье, когда ночи становятся холоднее, когда она была совсем еще маленькой ребенком — вроде бы еще до рождения Эсперансы, — Ремедиос попробовала кровь на вкус!
Ее мать, ее отец, всегда выглядевший таким усталым, ее еще не поседевшая бабушка… Маленькая Ремедиос стояла рядом с ними на деревенской площади, и руки матери лежали на ее плечах. Вся площадь с церковью на одном краю была заполнена их соседями, друзьями и прочими родственниками. «Сегодня праздничный день, — сказала бабушка утром. — Dia de los Muertos — День мертвых и День Всех Святых, день, когда люди молятся всем святым за всех усопших». Как можно молиться всем святым, удивлялась Ремедиос, ведь их так много? Ее бабушка сказала, что день будет наполнен молитвами и месса будет долгой: падре станет перечислять имена всех умерших, для бедняков отслужат общую мессу, а для богатых, которые могут заплатить, проведут отдельные службы.
Из церкви, которую они только что посетили, выходили толпы утомленного народа, они двигались по площади кругами, падре вел за собой молящихся, и казалось, что одни люди напевали какую-то мелодию, а другие эхом повторяли за ними слова их молитв. Острый запах курящегося ладана наполнял воздух, министранты медленно шли за священником и звонили в колокольчики, в то время как другие рассыпали освященные темно-пурпурные лепестки цветов перед процессией.