Вампитеры, фома и гранфаллоны

ВОННЕГУТ: Придется погадать. Это ведь не я решаю. Каждое утро сажусь за работу и вижу, как слова вытекают из недр пишущей машинки. Я чувствую себя мальчиком на побегушках, чья работа состоит в том, чтобы отрывать от телетайпной ленты кусок с очередной историей и нести его редактору. Мои догадки по поводу того, что я буду писать, связаны с тем, что случится с другими людьми по мере их старения. Интуиция будет ослабевать, как и творческое безумие; в моих книгах станет меньше забавных происшествий. Я начну больше объяснять, чем показывать. Чтобы было, о чем поговорить, мне придется наконец стать более образованным человеком. Моя карьера меня поражает. Как мог человек зайти так далеко с таким минимальным объемом информации, с такими искаженными представлениями о том, что в свое время сказали другие писатели? Я написал достаточно. Я не перестану писать, хотя, если бы бросил это занятие, было бы правильно. «Завтрак…» сделал еще одно важное дело – вынес на поверхность мою злость по поводу того, что мои родители прожили не такую счастливую жизнь, какую могли бы. Я об этом раньше говорил. Я прокляну себя, если передам их печаль по наследству своим детям. Вместо того чтобы курить одну за другой сигареты «Пэлл-Мэлл», что делаю с с четырнадцати лет, я мог бы отправиться на поиски счастья – нечто, что я еще никогда не пробовал. По мере того как идут годы, я чувствую все большее уважение к Трумену Капоте – может, оттого, что со временем он становится все более мудрым. На днях я видел его по телевизору, и он сказал, что большинство хороших художников глупы почти во всем, за исключением своего искусства. Примерно то же самое заметил Кевин Маккарти, когда я похвалил его за то, как он движется по сцене. «Большинство актеров, – сказал он, – довольно неуклюжие в обычной жизни». Так вот, я собираюсь перестать быть в обычной жизни глупцом. Перестать быть неуклюжим. Для людей моего возраста проблема заключается в том, чтобы избавиться наконец от нашего пронизанного завистью, а также ненавистью к жизни настроения, которое мы унаследовали от периода Великой депрессии. Ричард М. Никсон ведь тоже дитя Великой депрессии – со всем присущим ему отсутствием представлений о том, что такое счастье. Может, в ближайшие четыре года мы оба избавимся от этого груза. Пока же уверен лишь в одном: я должен сделать так, чтобы после моего ухода дети не говорили обо мне то, что я сказал о своем отце: «Он сочинял превосходные шутки, но был таким несчастным!»