Возможно, что интерес к Ша-Ю-Као вызван был увлечением художника лесбиянками. «Господин Анри» стал своим человеком не только на улице Мулен, но и завсегдатаем одного из баров на улице Бреда – сегодня она переименована в улицу Анри Монье, недалеко от площади Пигаль. В «Ла сури» собиралась стайка женщин, которых изолировало от мира и объединяло друг с другом общее извращение. Они приходили сюда «семьями». Содержательница бара, некая мадам Пальмир, полная, добрая женщина, на первый взгляд производила отталкивающее впечатление и была в чем-то похожа на своего маленького бульдога Бубуля. Шери-Бубуль был поразительным существом. Он ненавидел женский пол и, дико ревнуя свою хозяйку, норовил вцепиться в икры клиенток или как следует «полить» их.
В этот специфический бар иногда забредали мужчины, но, увидев «субчиков» с полным отсутствием растительности на щеках, «одетых в строгие пиджаки, в рубашки с накрахмаленными воротничками», они там долго не задерживались. А Лотреку атмосфера бара пришлась по вкусу. Женщина и любовь, какой бы облик они ни принимали и где бы он с ними ни сталкивался, всегда околдовывали его. Он напоминал ночных бабочек, которые преодолевают огромные пространства, привлеченные запахом бабочки-самки.
Он упивался порочной атмосферой «Ла сури» – «Ла тури» – произносил он. Здесь он чувствовал себя, как всегда в женском обществе, непринужденно и естественно. Одни из этих женщин были мужеподобны, коротко подстрижены и носили галстуки, другие – подчеркнуто женственные, томные, драпировались в кричащие хламиды.
Парочки кокетничали, ссорились, мирились, ворковали, играли в карты или в кости и без умолку болтали. Все курили. Кто – толстые сигары, кто – восточные сигареты. Пепельницы наполнялись окурками со следами губной помады. Вот одна из клиенток, наркоманка с расширенными зрачками, достает из сумочки шприц и направляется в туалет. Воздух в кафе насыщен алкоголем, мускусом, амброй и пачулями, струятся запахи морфия и эфира. В уголке сидит старуха с дряблым пожелтевшим лицом, покрытым штукатуркой косметики, и с похотливой улыбкой сладострастно гладит коленку совсем юной девице, которую привело сюда извращенное любопытство, – одна из тех, кто «украшается пороком, как шляпкой с цветком».
«Женщина, влюбленная в другую, – говорит Лотрек, – самое безумное существо». Глаза старухи горят. Лотрек в своей стихии. Он наблюдает и рисует. Польщенные вниманием художника посетительницы «Ла сури» охотно позируют. Они советуются с ним, просят его быть посредником. Они приняли его в свою среду. Да это и понятно – он такой же изгой, как и они.
Лотрек не довольствовался зрелищем «Ла сури». Время от времени он «организует сладострастные спектакли… сапфические сеансы». Он приглашает одну из лесбиянок из «Ла сури», по прозвищу Жаба, в дом свиданий на улице Миромениль, знакомит ее с другими девицами, а сам становится «страстным наблюдателем» их любовных ласк.
Пока Лотрек проводил время среди лесбиянок (кстати, он очень скоро к ним остыл), Жуаян готовил к январю 1896 года новую большую выставку работ Лотрека.
Жуаян уже два года сотрудничал с Мишелем Манзи, специалистом по хромотиполитографии, который тоже работал у «Буссо и Валадон». Жуаян и Манзи выставили произведения Лотрека в небольшом, затененном акациями здании XVIII века на улице Форест, 9, который принадлежал галерее.
На этой выставке было показано много разных произведений – живопись, плакаты и литографии, но работы, посвященные домам терпимости, не экспонировались. Лотрек не хотел скандала, споров по поводу «выбранных им сюжетов и тем» и потому отказался демонстрировать их широкой публике, но попросил развесить отдельно, на втором этаже, в двух маленьких комнатах, «обитых красным и зеленым бархатом и обставленных желтой мебелью». Ключ от этих комнат он взял и разрешил подниматься туда только нескольким избранным, достойным, по его мнению, «витютня с оливками».
Естественно, что эти таинственные комнаты привлекали на улицу Форест массу любопытных, но Лотрек был непоколебим. «Ничего не продается», – заявил он торговцам, которые не замедлили явиться.