Ван Гог. Жизнь

Такой безрадостный взгляд на вещи Анна сохранила на всю жизнь. Отношения ее с семьей и друзьями были лишены даже намека на иронию или веселость, она легко впадала в меланхолию и без конца изводила себя по самому ничтожному поводу, во всем находя предлог для уныния и тревоги. Любовь, как известно, проходит, любимые – умирают. Когда муж оставлял ее одну даже ненадолго, она терзала себя мыслями о его смерти. Описывая собственную свадьбу, рассказывая о цветочном убранстве и веселых поездках по лесу, Анна все время возвращается мыслями к больному родственнику, который не смог приехать. «Свадебные празднества, – заключает она, – сопровождались великой печалью».

Чтобы держать темные силы в узде, Анна исступленно занимала себя. В раннем детстве она научилась вязать и, согласно семейной хронике, всю жизнь со страшной скоростью стучала спицами. Она неутомимо писала письма, беспорядочно строя фразы и снабжая их многочисленными ремарками, – свидетельство все того же бешеного бега в никуда. Анна умела играть на пианино. Читала она, потому что «это занимает время и уводит мысли в другую сторону». Стремясь ни минуты не сидеть без дела, Анна настойчиво призывала детей следовать ее примеру. «Заставляй себя отвлекаться на другие вещи», – советовала она одному из них в качестве средства от уныния. (И судя по тому, что старший сын Анны стал едва ли не самым плодовитым и подверженным депрессии художником в истории, он усвоил материнские уроки даже слишком хорошо.) Перепробовав все прочие средства вернуть себе душевный покой, Анна принималась яростно наводить чистоту. «Дражайшая матушка занята уборкой, – писал ее муж, осторожно выражая сомнение относительно эффективности ее стратегии, – но беспрерывно думает и беспокоится обо всех».

Прекрасным способом «занять руки» была живопись. Вместе с одной (как минимум) из сестер, Корнелией, Анна Карбентус училась рисовать и писать акварелью. Подобное времяпрепровождение вошло в моду в среде новой буржуазии как полезное и необременительное занятие. Как и большинству художниц-любительниц того времени, Анне особенно нравилось изображать цветы: букетики фиалок, душистый горошек, гиацинты, незабудки. Светское увлечение сестер Карбентус мог поощрять их эксцентричный дядя Херманус, который (по крайней мере, некоторое время) называл себя художником. Живым примером для барышень Карбентус, вероятно, служили представители чуждой условностям артистической семьи Бакхюйзен. Сестры были вхожи в их дом, и с каждым визитом Анна все больше погружалась в мир искусства. Глава семьи известный художник-пейзажист Хендрик Бакхюйзен давал уроки не только своим детям, двое из которых также стали заметными художниками, и (вероятно) сестрам Карбентус – через его мастерскую прошли многие начинающие живописцы. Впоследствии его бывшие ученики основали новое, подчеркнуто голландское направление в искусстве – гаагскую школу живописи. Примерно через тридцать пять лет после того, как Анна Карбентус предположительно брала уроки у Хендрика Бакхюйзена, отправной точкой стремительной и бурной художественной карьеры ее старшего сына стало именно наследие гаагской школы.

Боязливая по натуре Анна, как нетрудно предположить, с юных лет нашла прибежище в религии.

Помимо неизбежных ритуалов вроде крестин и свадеб, религия упоминается в хронике семьи Карбентус относительно нечасто. Когда в 1795 г. французская армия вошла в Гаагу, автор записи о бесчинствах расквартированных солдат и конфискации семейного золота и серебра усматривает в этих бедах «Божье испытание». Два года спустя, когда Геррит Карбентус имел несчастье в одиночку столкнуться с разбойниками на дороге в Рейсвейк, летописец пускается в благочестивые причитания: «Господь милосердный, дай нам силы смиренно принять волю Твою». В подобных воззваниях вся суть религиозного чувства, порожденного годами смуты, и семья Карбентус не была исключением: измученные невзгодами люди с ужасом осознали последствия хаоса и, больше не уповая на религию, которая призывает под свои знамена всех верных, обратились к той, что дает надежду убоявшимся. Анна так формулировала скромное назначение этой новой веры: «оберегать, поддерживать и утешать».

С годами житейские бури усиливались, и Анна с растущим отчаянием искала убежища в религии. Малейший признак неблагополучия в ее собственной жизни или проступок кого-то из ее детей неминуемо провоцировали очередной приступ набожности. Любое событие, изменяющее плавное течение повседневной жизни, от школьных экзаменов до устройства на работу, служило поводом для проповеди, и Анна без устали взывала к Его милости и Его снисхождению. «Дай Бог тебе сохранить честность», – писала она сыну Тео, когда тот получил повышение по службе. Она взывала к Богу с мольбой уберечь детей от всего на свете: от плотских искушений, от непогоды, бессонницы и кредиторов.