Ван Вэй Тикет (СИ)

-- Займёмся физическим трудом, -- Сан Саныч шпарил фразами, будто газету зачитывал. -- У сарая возьмёте две доски. Я выдам молоток и гвозди. Кое-где забор подправить надо.

При слове "молоток" я вздрогнул. При слове "забор" напрягся.

А ну как всю шарагу нашу поведут к Осеннему Углу?

Но команда двинулась куда-то за спальные корпуса. Прижавшись к дверному косяку выхода из обеденного зала, я следил, как Жорыч и Килька утаскивают две положенные друг на друга доски, сгибаясь от тяжести. А рядом, как командир, вышагивает Кабанец, сжимая рукоять молотка. Доски ему, видать, таскать не положено. Сан Саныч держался позади, соблюдая дистанцию. Он словно был оторван от этой маленькой компании, но держал их на невидимом поводке. Хозяин зверинца, выведший питомцев на прогулку.

Возвращение в полном одиночестве к корпусу мне даже чем-то понравилось. Сначала я думал, что мне не повезло с дежурством. А вышло наоборот. Всё равно очередь убираться меня бы настигла. Но сегодня вспахивали все. И, не достанься мне дежурство, волок бы я сейчас тяжеленные доски. А их ведь потом ещё куда-то приколачивать надо.

Интересно, если отодрать доску у забора, за которым Осенний Угол, можно ли будет пролезть в жёлтое царство?

В корпусе никого не оказалось, кроме светловолосого пацанчика, которому приклеили прозвище Крысь. Того самого, с кем я взирал на таинственного великана, прячущегося в листве. Эту же тёмную массу я видел ночью с Кабанцом. И, наверное, вчера в лесу. Кто оно, это таинственное лесное чудище?

Крысь скорострельно домывал свою палату, а потом, выплеснув возле крыльца грязную коричневую воду из царапанного помятого ведра, быстро куда-то свинтил. Может, опасался, что я его припрягу на свою территорию? Но я особо не расстроился, что остался в одиночестве. Хуже нет, чем убираться под взглядами зрителей: "Вон там не домыл. Здесь протри лучше. Сам разве не видишь, что мусор остался..."

И ещё сто тысяч пятьсот всяческих замечаний.

Вот что меня дико бесит дома, так это уборка. Я должен мыть свою комнату не реже раза в неделю. И чистить все ковры и дорожки. Вроде всё вымыл до блеска. Вроде дорожки чистейшие до невозможности... Нет же, придут, глазища вылупят и обязательно отыщут недостатки. А ты стой, слушай и переделывай. Ещё хуже, если демонстративно включат ревущий пылесосище и прочистят ковёр повторно. Мол, глянь, вот теперь на нём, действительно, ни соринки.

Впрочем, здесь неизвестно ещё лучше ли чем...

С Саныча станется покритиковать. Надо закончить со всем побыстрее и тоже затеряться до обеда. А там народ наследит, нового мусора накидает. Поди докажи, что это я плохо убрался.

Кряхтя, я выволок из хозяйственного закутка ведро и длинную швабру, нижнюю перекладину которой обмотали старой серой и донельзя разлохмаченной тряпкой. То ли холщовый мешок, то ли чей-то рваный и грязный свитер. Кряхтел я не от тяжести, а от огорчения. Нельзя сказать, что ремонт забора, куда увели остальных, был чем-то желанным. Но всё же теперь мне казалось, что с забором возиться не так тяжко, как мыть полы.

Я сбегал с ведром к жестяному корыту, над которым протянулась вереница водопроводных кранов. Струя с радостным грохотом долбанула по дну ведра, быстро наполнив его до краёв.

"Здравствуй, речка, здравствуй, лес, мы попали в край чудес, здравствуй, лагерь пионерский, хорошо живётся здесь, -- насвистывал я неведомо где подслушанную песенку, а заканчивал, не сбивая общий мотив, уже на иностранном. -- O-o-oh, got a one way ticket to the blues".

Немного повеселев, я окунул швабру в ведро и плюхнул её на пол, где мигом разлилась громаднющая лужа. Так не пойдёт. Так лишь грязь по полу размажешь. Теперь предстояло лужу собрать и ухнуть обратно в ведро, для чего следовало старательно отжать тряпку. Этим я и занялся. Но тут же оцарапал палец.

Как будто тупая игла проткнула. Глянь, а в тряпке блестит что-то. Я поковырялся и замок-молнию обнаружил. Шипом от бегунка и накололся. Замок заело, в другое время выбросил бы тряпку, но сейчас настолько пол не хотелось мыть, что сел на табурет и начал дёргать в разные стороны. Постепенно расковырял дырочку, а в неё серый угол какой-то просунулся. Тут я уже не вытерпел, выдрал молнию с корнем. Оказалось, что в маленьком кармашке прятался обычный почтовый пластиковый пакет. Весь мятый-перемятый. Наверху следы от марок, содранных влагой да постоянным возюканьем по полу. Внизу адрес синей ручкой прописан, да только ему тоже не поздоровилось: не разобрать ни слова. Пакет заклеен. Внутри шуршит что-то. Торопливые пальцы лихорадочно отодрали протестующий клапан, безбожно уродуя конверт, и вытянули бумажный исписанный лист. Письмо чьё-то. Тут я уже про уборку и вовсе забыл.