Ванда и Марек

Но вместе с успехом пришло и нечто иное, темное и тревожное, словно тень, неотступно следующая за светом. Марек видел, как тень набежала на лицо Ванды, когда очередная восторженная поклонница остановила их на улице, ее глаза горели фанатичным блеском, а слова лились потоком, захлестывая, не давая вздохнуть. Он почувствовал, как напряглось тело Ванды, когда журналистка, с хищной улыбкой и блокнотом наготове, спросила

— Расскажите о музе, вдохновившей вас на создание такой невероятной героини.

В такие моменты Марек ощущал, как между ним и Вандой словно пробегает электрический разряд, невидимый, но ощутимый, заставляющий вздрагивать и отстраняться друг от друга. Каждый комплимент его таланту, каждое восхищенное слово о героине романа словно вбивало клин между ними, расширяя трещину, которую оба старались не замечать.

В ночной тишине Марек лежал без сна, прислушиваясь к ровному дыханию Ванды. Он смотрел в потолок, где тени сплетались в причудливые узоры, напоминающие лабиринт его мыслей, каждый поворот которого вел в тупик сомнений и страхов. Успех, о котором он так долго мечтал, теперь казался горьким на вкус, словно спелый плод, внутри которого притаилась гниль.

Он протянул руку, желая коснуться Ванды, почувствовать тепло ее кожи, убедиться, что она рядом, что она все еще его якорь в этом море безумия. Но она отодвинулась, оставляя между ними пропасть непонимания, такую глубокую, что, казалось, никакие слова не смогут ее заполнить.

Утро застало Марека у окна. Он смотрел на пробуждающийся город, на людей, спешащих по своим делам, каждый со своей историей, своими надеждами и разочарованиями. Солнечный свет, пробивающийся сквозь утреннюю дымку, окрашивал все в нежные пастельные тона, словно пытаясь смягчить острые углы реальности. Внезапно его охватило странное чувство: будто он смотрит на финальную сцену романа, который еще не написан, но уже живет где-то в глубинах его подсознания.

Он повернулся и увидел Ванду, стоящую в дверях. Ее волосы, растрепанные после сна, золотились в лучах восходящего солнца, создавая ореол вокруг ее головы. В этот момент она показалась ему неуловимо далекой, как воспоминание, которое постепенно стирается из памяти, оставляя лишь легкий привкус грусти.

— Мы должны поговорить, — тихо сказал Марек, ощущая, как слова, которые так долго копились внутри, наконец нашли выход.

Ванда молча кивнула и подошла ближе, ее глаза были полны тревоги и ожидания. Марек вдохнул, готовясь произнести то, что, возможно, станет началом конца их истории:

— Я больше не могу писать.

Неугомонные поклонницы

Тяжелые капли дождя барабанят по крыше, словно пальцы неведомого существа, пытающегося пробиться внутрь. Марек написал свой первый роман, и с того дня его жизнь словно вырвалась из липкого омута серых будней, растекаясь многокрасочной реальностью везде, куда бы он ни посмотрел. Волшебные перемены ворвались в его жизнь, наполняя каждое мгновение новыми ощущениями и радостными предчувствиями.

Но тут, словно вспышка молнии, его пронзает одно воспоминание: "Поздравляю, твой роман имеет грандиозный успех", — сказал издатель несколько дней назад. Эти слова, произнесенные им, эхом отдаются в сознании. "Но тогда почему мне никто не пишет?" — думает он. Марек смотрит на свои руки, лежащие на столе, и ему кажется, что они принадлежат не ему, а кому-то другому. Да кто же он теперь? Успешный писатель или все тот же неуверенный в себе мечтатель?

Звук шагов Ванды в коридоре вырывает его из задумчивости. Он слышит, как она открывает входную дверь и выходит на лестничную площадку. Скрип почтового ящика. Шелест бумаги. Тихий вздох. Марек закрывает глаза, и перед ним возникает образ: Ванда, стоящая у мусорного бака, рвет на мелкие кусочки письма от его поклонниц. Ее пальцы дрожат от ярости и ревности, а глаза наполнены слезами.

Он чувствует, как время растягивается, словно резиновая лента. Каждая секунда длится вечность. В этом бесконечном мгновении Марек видит параллельные миры, где все могло быть иначе. Мир, где он никогда не писал роман. Мир, где Ванда поддерживает его творчество. Мир, где...

В это же время его супруга Ванда, с ее тонкой, как паутина, чувствительностью действительно начала замечать в их домике на окраине города что-то необычное. Каждый раз, когда она выходила проверять почтовый ящик, ее сердце замирало в ожидании чего-то неизведанного. Письма — много писем. Они, казалось, дышали, как живые существа, когда она открывала их, пробежавшись взглядом по обрывкам чужих чувств, по вязким, никчемным мыслям.

Ванда, ревнивая и взволнованная, не могла справиться с волной эмоций, которая накрывала ее каждый раз, когда она видела тонкие, неровные строчки на листах бумаги. Она сжимала письма в своих хрупких руках, чувствуя, как они будто бы бились, как живое сердце, и, не выдержав, выбрасывала их в мусор. Ее ревность становилась тем тяжелее, чем больше она ощущала, что каждое письмо — это частица души неизвестной женщины, обращенная к ее Мареку.