Вандалы — оклеветанный народ

Но Гелимер, вопреки всему, надеялся обратить ход истории вспять. От него не укрылась основная слабость войска Велизария, заключавшаяся в его разнородности. Экспедиционный корпус храброго стратига представлял собой «сборную солянку» из представителей разных народностей, продавших силу своих рук и свою кровь императору за полновесное жалованье. Входившие в него герулы (эрулы, элуры), воины раздробленного германского племени, чья большая часть проживала в северной Италии с остготами, отличались буйным, неистовым нравом, храбростью в бою, но были склонны к пьянству. Аналогичными свойствами славились гуннские «федераты» Велизария, чью высокую боеспособность познал на себе Гибамунд (заплативший за это ценой собственной жизнью — не зря мудрый Екклесиаст сказал, что «знание умножает печали»). Вести переговоры с «римскими» герулами царь Гелимер, по трезвом размышлении, поостерегся, сочтя их слишком ненадежными партнерами. А вот с «римскими» гуннами он установил контакт, умудрившись достичь с ними не только крайне необычной, но прямо-таки уникальной в своем роде договоренности. Поскольку деньги им предлагал не только Гелимер, но и сам Велизарий (от которого, разумеется не укрылись переговоры тайных вандальских эмиссаров с его «массагетами»), архонт гуннских «федератов» дал представителям обеих противоборствующих сторон, как вандальского царя, так и «ромейского» стратига, желавших, каждая, перетянуть его на свою сторону, одинаковый гордый и неожиданный ответ (не показавшийся, странным образом, Прокопию особенно удивительным). Гунны, сказал архонт, суть свободные, вольные внуки Аттилы, не обязанные верностью до гроба ни Константинополю, ни Карфагену, ни «ромеям», ни вандалам. Они сражаются ради добычи и жалованья. Поскольку же большую добычу всегда получает победитель, они, гунны, в предстоящем сражении будут, до поры-до времени, сохранять вооруженный нейтралитет. Когда же в сражении наметится перелом в пользу вандалов или же «ромеев», они, гунны, присоединятся к победителям, чтобы помочь тем добить побежденных. Итак, тот, кто хочет иметь гуннов на своей стороне, должен постараться не жалеть в предстоящей битве ни себя, ни врагов. Аналогичным образом вели себя, кстати говоря, и мавры.

Чем ближе подходил час последней, решающей битвы за Африку, тем яснее проявлял Прокопий свои симпатии (или, по крайней мере — сочувствие) к вандальскому народу, которому, будучи историком и созерцателем событий на мировой арене не только в настоящем, но и в прошлом, мог безошибочно предсказать его судьбу. Судьбу быть скоро рассеянным, развеянным беспощадным ветром истории, подобно столь многим «народам-мигрантам» до него, включая даже народ гуннов, потрясавший, кажется, совсем недавно, при Аттиле — «Биче Божьем», самый мир в его основах… Естественно, впитавший греческую культуру ученый иудей (если верить Бертольду Рубину и Герману Шрайберу, склонным порой уподоблять Прокопия Кесарийского Иосифу Флавию), понимал, что и этот «крутой поворот истории» — явление временное. Что подходит конец германскому периоду в мировой истории. Что наступает время восстановления «нормального порядка вещей» — возрождения в новом, еще небывалом, величии, мирового господства «вечного Рима» — венца процесса развития человеческой цивилизации (с точки зрения любого наследника античной культуры). Возможно, новый дух христианства, ожививший, казалось, умершее, гигантское тело Римской империи, внезапно заставил комментаторов происходящего возрождения мыслить, чувствовать и понимать по-новому, более человечно, более гуманно, чем их предшественники (вроде Корнелия Тацита, с бездушным педантизмом перечислявшего многие тысячи убитых варваров, закланных «ромулидами», или, если угодно, «энеадами», во славу римского величия)?

Из послания Гелимера Цазону, направленному из Африки на Сардинию, явствует, что разбитый и, главное, глубоко разочарованный в своих вандалах царь верил во враждебную судьбу, враждебные ему высшие силы. В своем послании он пишет не о Боге, не о Господе-Фройе готской библии епископа Вульфилы, но о «небесах», о «небе». Это, возможно, свидетельствует о сложившемся у Гелимера убеждении, что отказ его пращуров от праотеческой религии германцев, в ходе длительной миграции по чуждому им миру накликал на них беду — уничтожение, гибель некогда столь великого и мужественного народа. То, что, по мнению автора настоящей книги, было не чем иным, как тщательно продуманной и молниеносно проведенной операцией, казалось Гелимеру, именно в силу его чуждости расчетливому мышлению «ромеев», велением враждебного ему рока, ниспосланного небом на вандалов. Вот что он сообщал, через гонца, Цазону на Сардинию: