Ванечка

Тело из номера 217 увезли, провели в нем генеральную уборку и о случившемся благополучно забыли. Или просто решили топить произошедшее в безмолвии, пока оно не утонет.

Когда вся шумиха улеглась, горничная украдкой (насколько это позволяли ее габариты) пробралась к елочке, которую все ищейки по какому-то чудесному недоразумению обходили стороной, и достала оттуда свой новогодний подарок. О пропавшем планшете, как и о погибшей, никто из персонала не заговаривал даже с глазу на глаз – за свои места боялись даже те, у кого они буквально были у параши, – так что горничная, нагнувшись к тайнику, просто положила гаджет в свою бордовую махровую сумочку и увезла к себе в квартиру в занюханном трехэтажном бараке где-то на подъездах к Москве.

Планшет долго лежал у нее под дном одного из ящиков, хоть она и знала о его возможной дороговизне. Просто надо было переждать. Как и любой другой обитатель темных и вонючих нор, делая что-то непорядочное, она сначала высовывает свой чуткий подрагивающий носик. И лишь убедившись, что ей ничто не угрожает, она ступает своей маленькой толстой лапкой в этот большой и опасный мир.

Выждав сорок дней (обитатели беспросветных пучин очень суеверны), горничная сделала первый шаг – проверила, работает ли планшет. Она снимала блокировку, и на экране появилось последнее открытое приложение – «Заметки», а в «Заметках» – текст.

«Наш дом стоит прямо на кладбище. Сначала мы жили просто рядом, но потом папа вытащил из земли несколько крестов, перетащил их в сарай и обнес забором освободившийся кусочек кладбища. Мне так рассказывала мама, потому что это было еще до моего рождения. Мой папа – добрый человек, но иногда (в последнее время – все чаще) он возвращается домой каким-то странным. Походка, как будто он долго крутился на одном месте, а теперь пытался идти прямо. И взгляд какой-то мутный, словно его вот-вот стошнит. Порой так и случалось. Придя домой, он брел на кухню и сидел там всю ночь: молча курил или бормотал что-то себе под нос. И время от времени на свое бормотание он мог ответить уже криком. Часто к нему еще приходил друг, и тогда они громко смеялись, а с кухни то и дело доносился стеклянный звон, но это ничего – можно было просто укрыться подушкой и заснуть. Но после того, как друг этот одолжил у нас виллы, больше он к нам не приходил – видать в поле завал. У нас и у самих дел по хозяйству было невпроворот, но папа все сидел и сидел – думал, видимо, о чем-то. На кухоньке нашей не протолкнуться, и туда никто не шел, пока он там сидел. Но если мама вдруг выходила к нему, случалось нехорошо, очень нехорошо.