Ванечка и цветы чертополоха

Его озарила радость, ведь, во-первых, он был прав; во-вторых, назревала новая жизнь; в-третьих, жизнь эта принадлежала теперь ему; в-четвёртых, она принадлежала теперь также его графинечке. Так странно, что чья-то жизнь кому-то принадлежит! И хотя в теории она не должна никому принадлежать, на практике как-то выходит, что она принадлежит всем, особенно близким и приближённым людям. Когда мы появляемся на свет, мы принадлежим уже кому угодно, но в самой малюсенькой степени самим себе.

Мила подняла голову, дабы посмотреть на его реакцию, и, хотя она знала его позицию и раньше, она была удивлена и вознаграждена. Он же увидел в её глазах слёзную тоску, сквозь которую хрупко маячила надежда. Она провела рукой по его волосам, словно благодаря за всё, и неверным голосом спросила:

— А где же кудри?

— Да уж, должно быть, на свалке. Шут с ними.

Девушка задумалась, а потом вдруг задала очень проницательный вопрос:

— Меня отре́зал?

— Это невозможно. Но если честно, то — да, пытался отрезать. Глупая, ты же сама приказала, помнишь?

Она не ответила, а только прижалась снова к нему, прячась от всего вокруг, в том числе от его вопроса. А ему только того и надо было. Он чувствовал, как желание скользкой непрошенной гадиной неспешно пробирается по телу, вспучивая кровь.

— Мила! — раздался вдруг довольно резкий, хотя по-своему приятный мужской голос.

Палашов никак не ожидал, забыл даже как-то, что может кто-нибудь и зайти, поэтому не заметил, как в комнату поднялся мужчина. Несмотря на внезапность его появления, Евгений не отпрыгнул резко от Милы, сразу поднявшей при звуке своего имени голову, а медленно и неохотно отстранился, красноречиво глядя ей в лицо. Затем он направился к мужчине, подмечая на ходу, как излишне стройнят его чёрные брюки и синяя рубашка, как подчёркивают его светлую голову и голубые глаза. «А вот и отец, — догадался Палашов. — Спасибо! Напомнил, для чего я здесь». Подходя он протянул руку блондину средних лет.

— Олег…

— … — мужчина ответил рукопожатием.

— Я следователь. Евгений Фёдорович Палашов.

— А вы не злоупотребляете полномочиями, Евгений Фёдорович?

— Да. Кажется.

Олег посторонился. Собравшись уходить, Палашов обернулся и увидел Милу, сиротливо стоящую на том же месте, заплаканную, какую-то потерянную, несмотря на то, что в трёх шагах стоял её отец. Следователь не выдержал и горячо проговорил, обратившись к Олегу:

— Скорее обнимите дочь, а то на неё смотреть больно!

И сбежал по лестнице, унося в груди клеймом образ несчастного лица.

Москва. Март 1997 года.

Часовая стрелка неумолимо приближалась к семи, минутная — к двенадцати, когда Олег Андреевич отложил бухгалтерские бумаги в сторону. Мила должна была прийти с минуты на минуту, по крайней мере таков был уговор, а она была воспитана в духе пунктуальности. Ему же ещё предстояло переговорить с администратором, который находился либо в каком-то из залов, либо на кухне. Олег Андреевич, хозяин этого заведения и ещё нескольких других, поправил галстук и покинул небольшой кабинет без окна. Когда-то, будучи администратором, он строил между делом бизнес-план в похожем на этот кабинетике. Затем последовало увольнение, долги, суета, бесконечные хлопоты, бессонные ночи, вечное недовольство семьи и ссоры с женой. Мила тогда была особенно ласковой и постоянно вилась вокруг него, словно чуяла, как ему тяжело, словно предчувствовала скорый распад семейства. Жаль, Галка не могла тогда понять, как тяжело мужику в подобном неопределённом положении, не сумела его поддержать и дождаться, когда наконец всё наладится. Эх, Галчонок! Почему-то память подкинула воспоминание, как они последний раз сидели за столом на кухне, справляли Милкино четырнадцатилетие, он ел, кажется, торт, а рука его в это время украдкой от дочери ласкала колено бывшей жены. Она старалась не выдать чувств, но уронила ложку. Мила вздрогнула было, но тут же захихикала и чуть не подавилась.

Галкино тело раздобрело после родов, но это ему нравилось. Он самозабвенно утопал в ней и до развода, а теперь, когда встречи свелись к эпизодическим, чувства его обострились, накалились и удивляли его самого. Он не мог понять, дело ли тут в пристрастии к женской полноте или во влюбленности в собственную жену. Надо было своевременно сделать Галке второго ребёнка, может быть, тогда у неё не осталось бы сил на накручивание самой себя, но времена были тяжёлые, в КБ платили копейки, да и те задерживали, Галка едва выкручивалась на преподавательскую зарплату. Пришлось уйти администратором в кафе, благо подвернулось местечко. От переживаний дела с супружескими приятными обязанностями у него резко ухудшились, потому что мужское самомнение опустилось ниже некуда. И, Галка, конечно же, нет да нет его попиливала.