Ванечка и цветы чертополоха

— Они словно небо и земля. Один молодой и наивный, другой поживший и бывалый. И тот и другой были мне интересны. Но Ваня был другом, а Тимофей — объект для наблюдений, что-то вроде образца для подражания.

— Теперь, надеюсь, он отбил охоту подражать.

— Да. В этом году я мало здесь пробыл — несколько дней в начале мая. Мне показалось, Ваня увлёкся Олеськой. В том году всё было иначе — ни Олеська, ни Милка на вечёрки не ходили, а Ванёк и подавно. Это правда, что они Олеську не поделили?

— Можно, конечно, и так выразиться.

— Нет, она девка ничего, красивая. Но чтобы резать друг друга из-за неё…

— Чайка лучше?

— О-о…

— Не удивляйся, я прочёл о ней в Ванином дневнике. О твоих чувствах.

— О-о…

— Можешь не отвечать. Всё понятно. Как складывались отношения Вани с Тимофеем?

— Да, в общем-то, никак. Не было никаких отношений. Ванька его избегал, как просила его Марья Антоновна. Они толком не общались. Тимофей, если и думал о нём, вслух ничего не говорил. Он просто наблюдал за Ваньком, когда тот попадал в поле зрения. Да кто ж знает, что у него было в то время на уме? Убивать друг друга они точно не собирались. Делить-то им нечего было. Ванька вообще собирался уезжать. И мать скорее всего увёз бы потом.

— Как ты думаешь, Ваня мог им дать отпор, справился бы с ними?

— Мог, если бы хотел. Слабаком его назвать нельзя никак. У меня перебороть не получалось. Я иногда затевал возню, потому что смотрел на такого спокойного невозмутимого парня, и заблуждался на его счёт. Мне важно было убедиться в том, что я заблуждаюсь. Он не хотел давать отпор, думаю. Не знаю, справились бы они с ним, но он точно мог им бока намять. Всем. И Певунову, и Глухову. Что-то его остановило.

— Трусость? Страх?

— Нет. Не трусость. Не страх. Не могу объяснить. Другой страх. Не перед ними и их силой. Перед совестью, может быть, перед Богом.

— Корову он мог зарезать?

— Корову он пожалел. Иначе бы зарезал, конечно. Она, как вы понимаете, ни в чём не виновата. Не в ответе за хозяина. И Ваня это понимал. Она для него живое отдельное существо. Лишать её жизни — полная бессмыслица. Конечно, Тимофею это не понравилось бы, здорово задело бы, но… это не вариант… Эх, меня не было рядом!

Пашка собрал с щёк в горсть подбородок, но тут же, с силой скользнув пальцами по коже, отпустил, спросил:

— Он провоцировал Глухова, может быть?

— В дневнике Ваня говорит, что хочет убить Тимофея. Именно его, а не корову. Он готовился убить его, тем самым разорвать отношения между ним и Олесей. Прощался с тобой, думал, возможно, ты отречёшься от друга-убийцы. Прощался с флотом. Жалел мать. Хотел, чтобы Олеся не досталась никому.

— Да уж. Олеське пришлось полюбоваться на Глухова во всей красе. Чёрт его дери!

— Это он его привязал. Он его бил вместе с остальными. И всё на глазах Олеси и Милы. Все они показали себя, кто на что способен. Даже Дашка Журавлёва.

Палашов вздохнул и дёрнул головой.

— Как Ваня относился к Миле?

— По-особому. Она была ему приятна, симпатична, интересна. Он, конечно, трепетал перед ней, как перед всеми девчонками, но с удовольствием с ней общался. Думаю, их отношения можно назвать дружескими.

— Были ли у Вани какие-нибудь поползновения в сторону Милы?

— Я ни разу не видел, чтобы они касались друг друга. Ванька был страшный скромняга. А Милка… Она ведь старше него. Они явно нравились друг другу. Но Милка… она ведь реальная девчонка. Она и мне нравится, но для меня она свой парень. И я общался с ней меньше Ванькиного. Она достаточно замкнутая натура. Витает всё время где-то там… — Пашка сделал пространный жест. — Вот вляпалась девчонка. Она сказала, что была близка с Ванькой в ту ночь. Она беременна, говорит.

— Да.

— Придётся ей, видимо, делать аборт.

— Нет.

Палашов ответил излишне торопливо и резко, чем вызвал недоумённый взгляд Пашки. Сторонкой по тропинке прошла Галина Ивановна. Следователь кивнул ей, а после смял полностью прогоревший окурок.

— Ну почему? — с вдруг прорвавшимся отчаянием спросил Пашка. Он сжал кулак с окурком так, что рука побелела. Следователь пристально смотрел на него и видел, как постепенно парню удаётся совладать с собой.

— Держись, пацан, держись, — он положил Пашке руку на плечо и ненароком вспомнил, как написал о нём Ванечка — «кремень», «тоже мой цветок, хоть и сорняк».

— Я нужен на суде?

— Нет. — Палашов снял руку. — Свидетелей полно. Не то свидетелей, не то соучастников. Посмотрим. Сейчас напишем с тобой протокол, распишешься, и всё — ты свободен.

— Как же теперь Марья Антоновна, как Мила?

— Не волнуйся, я о них позабочусь.

Пашка посмотрел на него с любопытством.

— Что, правда?

— На полном серьёзе. Можешь уезжать и спокойно заниматься своими делами. Я тебе обещаю, что Марья Антоновна и Мила будут в порядке. Беру это на себя с полной ответственностью.

Пашка всмотрелся в лицо стоящего перед ним мужчины долгим внимательным взглядом и пошёл в сторону Ваниного дома. Палашов последовал за ним. Они сели в машину, притулившуюся в проходе между домами, и уладили все формальности. Расстались рукопожатием.

Следователь на поминки не пошёл.

XIX