Ванечка и цветы чертополоха

— Я не о сердце пекусь, Кир, а о профессиональной этике. Мне одинаково больно, веду я это дело или нет. Но я уверен, тебе по силам будет проявлять меньше враждебности. Ты — профессионал, Бургасов, понимаешь? А я подорван! Течь даю! Псих! Готов руки распустить! Ясно тебе? Помнишь, когда Лашин просил то дело замять, ему сверху велели, как меня колбасило? Еле в себя вернулся. Вот сейчас что-то подобное.

В Венёве нередки бывали случаи избиения родителями детей — какой-то псевдовоспитательный бич. И никто не освободил Палашова от горькой обязанности разбираться с жестокими родителями. У Бургасова своих дел хватало.

Для разрядки ему немного помогала молотилка по груше. И он снова вздумал бренчать на гитаре и петь, чем уже не занимался много лет со времён курсантства. Теперь баба Лида слушала не пение Любани под ним, а какие-то блатные хороводные. И среди них затесалась следующая:

Я сам из тех, кто спрятался за дверью,

Кто мог идти, но дальше не идёт,

Кто мог сказать, но только молча ждёт,

Кто духом пал и ни во что не верит.

Моя душа беззвучно слёзы льёт.

Я песню спел — она не прозвучала.

Устал я петь, мне не начать сначала,

Не сделать новый шаг и не смотреть вперёд.

Я тот, чей разум прошлым лишь живёт.

Я тот, чей голос глух и потому

К сверкающим вершинам не зовёт.

Я добр, но добра не сделал никому.

Я птица слабая, мне тяжело лететь.

Я тот, кто перед смертью еле дышит.

Но как ни трудно мне об этом петь,

Я всё-таки пою, ведь кто-нибудь услышит.53

Баба Лида при встрече спросила его:

— Что, с голубкой своей поссорился, милок?

— Нет, бабуль, не поссорились, а разошлись, как в море корабли.

В один прекрасный день и с Киром у них состоялся знаковый разговор. Палашов сидел за рабочим столом и, задумавшись, бессмысленно перебирал какое-то дело, даже не заглядывая в него. Кирилл Бургасов, неслышно возникший на пороге, понаблюдал за ним с минутку и обратился к коллеге и другу:

— Палашов, что с тобой?

Евгений Фёдорович рассеянно посмотрел на него, собираясь с мыслями.

— Я тебя таким ещё никогда не видел.

— Каким?

— Выпавшим.

— Кир, я влюбился, — нахмурился Палашов.

Бургасов зашёл в кабинет и закрыл за собой дверь.

— Как это? Ты разве не был влюблён в Любушку?

— Выходит, что нет.

— Ну ты и скот!

— Не спорю. Нет, но я увлёкся, конечно…

— Ты что же, голову ей морочил? — набросился Кирилл на Евгения. — Просто ею попользовался и всё?

— Я порвал с ней сразу, как вернулся домой. Я думал, на этот раз всё серьёзно и взаимно. Правда! Но не сложилось, как видишь. Э-э… Да ты, я погляжу, сам запал на мою женщину!

— Да. Сразу втрескался, как увидел. А из-за тебя, поросёнка, отошёл в сторону и защемил себе всё, что можно, всё, что поддалось защемлению.

— Теперь путь свободен.

— И как ты это себе представляешь? Я подойду и скажу: «Здрасьте, меня Палашов прислал вместо себя дыру затыкать?»

— Двусмысленно как-то звучит.

Оба мужчины ухмыльнулись.

— Да, так не пойдёт! — покачал головой Евгений Фёдорович.

— Скажи мне её полное имя. Я пойду и разберусь с ними, с пекарней с этой, почему в самсе с курицей отсутствует курица. Я постараюсь с ней как бы случайно встретиться. И сам о ней всё узнаю, что мне нужно.

— Слушай! Полное имя — Светлова Любовь Викторовна.

— Обалдеть!

— Да. Что есть, то есть. Только имей в виду, она мне очень дорога и мы с ней друзья! — Палашов сделал серьёзный вид и всем телом подался в сторону Бургасова, насколько позволял стол. — Если ты её обидишь, я тебе башку разобью!

Кирилл усмехнулся и набычился в его сторону:

— Себе разбей!

— Нечего разбивать! — откинулся на спинку стула Евгений. — Мне её уже девчонка скрутила и оставила у себя.

— Да когда она успела?

— Вот за те три дня, что меня не было. Она не могла уснуть, измучилась вся и пришла ко мне к машине, мы с ней чин чином улеглись в одежде на пионерском расстоянии на кровати, а проснулся я в её объятьях. Представляешь?

— Что ж. Вы спали, во сне что угодно могло случиться, себя не проконтролируешь.

— Я её несколько раз чуть не покрыл. Еле сдерживался! Но так же нельзя! А ты говоришь — Люба! А ты говоришь — голова! Где она, голова-то эта, когда так нужна? И сейчас — сам видишь!

— Боюсь, голова в трусы упала… — улыбнулся Кирилл.

— Вот именно! Я хотел даже тебе дело передать, а она говорит: не надо, не передавай.

— Постой-постой… Она у тебя свидетельница, что ли? Та самая Кирюшина, которую ты в Москву возил?

— Ну! Она девчонка совсем. Дотрагивалась до меня, в душу лезла. Вроде как не понимает, что у меня от одного её присутствия всё внутри переворачивается и в этом непонятном положении замирает.

— Эка тебя зацепило!

— Да, брат, вот так! А тебя не смущает, что Люба на три года тебя старше?

— Так ведь и я уже не мальчишка, чего смущаться? Невелика разница! А тебя не смущает, что ты на… сколько? на десяток, кажется? …старше своей свидетельницы?

— Я как будто мальчишкой опять стал. Даже вести себя по-взрослому мне тяжело!

— Бурный какой роман!

— Да нет никакого романа! Она там, я здесь. Одно сумасшествие! Взял рабочий телефон её матери, буду у неё справляться о делах девчонки. До вынесения приговора точно никаких романов!