Ванечка и цветы чертополоха

Игорь Дмитриевич хмуро и удручённо смотрел на Палашова. Даже в общих чертах обрисованная картина произвела на него неизгладимое впечатление.

— Как бы вы отнеслись, если бы он пришёл к вам тогда, ещё до того, как всё это случилось, и попросил выдать за него вашу дочь?

— Вероятно, сказал бы, что он чокнулся, что она совсем девчонка, что у них огромная разница в возрасте.

— А если бы и она умоляла вас об этом?

— Просил бы её одуматься. Пытался бы объяснить, что это совершенно неразумно.

— Вы ему дочь не отдали бы. Так ведь было бы честно, но безуспешно, верно?

— Вы мне можете прямо сказать, к чему все эти многочисленные «бы» в нашем разговоре?

— Олеся призналась нам сегодня, что любит его, сама хотела этого, именно с ним хотела. А ей меньше года до шестнадцати. Она ведь и вправду не похожа уже на ребёнка. И если она скажет о своих чувствах на суде, проявит великодушие и возьмёт часть вины на себя, возможно, судья не приговорит его к наказанию по этой статье. У него их может быть несколько. Я имею в виду — статей. По совокупности получится прилично. Примерно так же, как по этой одной. Это я с вами уже торгуюсь. Не хочу, чтобы на зоне его растерзали. Вы же с ним дружили столько лет. Может быть, в память об этой дружбе? Ведь почему-то же вы с ним дружили? Что-то вас сближало? Я могу устроить вам встречу с ним, на которой вы ему скажете всё, что о нём думаете, и даже сможете подпортить физиономию. Давайте попытаемся его спасти, а? Попытаемся человеком оставить, а не уркой зашуганным. Что вы скажете?

Палашов чувствовал себя неловко, словно для себя лично просил, словно ему был нужен Тимофей Глухов. Но что-то же заставляло его это делать? Кажется, тот вопрос Марьи Антоновны, несущий двоякое значение: сколько Глухову дадут? Обозначьте мне срок, на какой его накажут, хотя любого будет мало. Дайте же мне знать, через сколько его, наконец, освободят. Кажется, ещё и тот секрет, который женщина в отчаянии доверила никому иному, как ему, следователю Палашову.

— У меня выбор невелик, — продолжил следователь, видя, что Игорь Дмитриевич не готов ещё ответить, — сказать вам об этом или промолчать, пустить всё на самотёк. Мне в любом случае придётся его привлечь: свидетели есть, заявление есть. У вас выбор труднее. Но только вы можете повлиять на ситуацию в ту или иную сторону. Точнее, Олеся.

— Спасибо, что поговорили сначала со мной, прежде чем забивать голову девочке. Это тоже выбор: морочить ей этим голову или нет.

— Вам сейчас всем тяжело. Решение за вами. Я не имею права на чём-либо настаивать. Просто хочу, чтобы вы знали: в вашей власти оставить ему надежду. Я выйду курить, а к вам позову Олесю. Когда вернусь, дадите мне ответ.

Палашов оставил в кабинете озадаченного Елохова. В коридоре на него выжидательно уставились два оленьих глаза, вынудивших его кивнуть и пригласить в кабинет:

— Иди, девочка, к отцу.

Олеся несколько поспешно, внутренне уже готовая, шмыгнула мимо Палашова за дверь кабинета.

«Господи, что я собрался сделать? Ещё раз, только уже публично, распять эту малышку. Подвергнуть самобичеванию. Унизить этими гадкими признаниями. И всё — ради кого? Сейчас вернусь в кабинет и попрошу всё забыть и оставить, как есть».

Руки не слушались. Затянувшись, следователь раскашлялся. Он стоял недалеко от входа в здание, и его приятно окутывала ранняя погожая осень. Лёгкий ветерок не только трепал листья и гонял в небе кучные облачка, но и холодил непривычно коротко остриженную, сумбурную голову. Не хватало ему сейчас ясности и порядка, чёткого однозначного понимания и твёрдого несомненного решения. Заморочил и бедному Елохову голову. Дружбой какой-то! Что это за дружба такая? Гнать надо таких друзей взашей! Скользнув глазами по редким прохожим и малочисленным автомобилям, Палашов погасил сигарету и двинулся назад в помещение. Юленька, встретившаяся ему в коридоре, робко улыбнулась и посмотрела тем самым взглядом «Палашов, да ты больной», который ему так не нравился.

Едва он ступил на порог собственного кабинета, и дверь за ним начала закрываться, к нему чуть ли не вплотную подскочила Олеся.

— Я согласна.

Глаза её, устремлённые на Палашова, лихорадочно блестели.

— Я как раз шёл сказать, что не нужно всего этого…

— Я согласна ему помочь, — перебила девушка. — Что бы он там ни думал обо мне, как бы ни относился.

— Но милая моя…

— Я не ваша милая. Не трудитесь, я уже всё решила!

— Так быстро…

Он осторожно обошёл Олесю и бросил взгляд на её отца. Он, похоже, сам был удивлён. Только чуть заметно пожал плечами.

— Тогда покончим с формальностями. — Палашов устроился на стуле. — А потом, Игорь Дмитриевич, мы с вами поедем к Глухову разговаривать, а вы, Олеся, подождёте нас здесь. Минут десять хватит нам с ним пообщаться?

XXI

— Как же ты мог, Тимофей?

— Как видишь, смог, — потупился тот.