Ванечка и цветы чертополоха

Как-то не выходило у Палашова перейти на излияние души, попросить совета, хотя Вероника сама о женитьбе заговорила. Как он сейчас начнёт рассказывать ей об одиночестве, о тоске, что заела? Она ведь ничего толком не знает ни об одиночестве, ни о племяше. Не знает, что он жил с Любой, а теперь вдруг расстался. Слишком будет долго, и дорого обойдётся рассказывать и объяснять всё по телефону.

— Я, наверное, скоро буду переезжать в Москву, — только и смог он сообщить. — Обязательно позвоню вам с нового места, номер телефона скажу.

— А чего так? Ты же вроде не хотел?

— Вот буду жениться, приедешь ко мне на свадьбу, тогда и узнаешь всё. Пожелай мне чего-нибудь хорошего.

— Я желаю тебе много-много сил, особенно моральных. Физических, в моём представлении, у тебя достаточно. Не ронять себя, выдержать все испытания и обрести наконец-то любящую семью. Тыла тебе надёжного не хватает. Где голову приклонить?

— Спасибо тебе, дорогая! Очень надеюсь, что твои пожелания исполнятся. Мне и правда очень одиноко последнее время.

— Звони мне. Я всегда рада тебя слышать и готова помочь, если понадобится. У меня тут малые жениться собираются уже, а тебе сам Бог велел.

— Ты передай от меня привет Славе и Лере! Пусть у них всё устроится!

Положив трубку, Палашов подумал: «Вот чего звонил, спрашивается? Так, наверное, и Вероника подумала».

* * *

В день заседания суда Палашов скорее ушёл в сторону от Милы, но недалеко от здания. Чувство долга и глубокой личной заинтересованности задержало его. Он успел выкурить две сигареты, когда из здания суда вышла Марья Антоновна. К ней он и направился.

— А, Женя, здравствуйте!

Скромно одетая женщина, зажавшая старую сумочку с чрезмерным усилием, выглядела поникшей и изнурённой. Он представил, каково ей было выслушивать столько раз о мучениях, пережитых её сыном. Он, Палашов, пожалуй, и сам не в лучшей форме сейчас.

— Марья Антоновна, как вы? — Он вгляделся пристально в её лицо, давая ей понять, что это не праздный вопрос вежливости. — Вас есть кому отвезти домой?

— Да, не волнуйтесь, меня отвезут Леоновы.

— На следующее заседание они, должно быть, не поедут. Я приеду к вам и отвезу вас 19 ноября. Скажите мне, вы в чём-нибудь нуждаетесь?

— Нет. Всё в порядке. Пока летних запасов хватает. Да не так уж много мне и надо одной.

— Я понимаю, сейчас не очень удобно разговаривать. Я приеду к вам и поговорим. Сейчас только скажите, как вы себя чувствуете?

— Ох, чувствую, Женя, чувствую. Вот в ноябре я вам и отвечу на ваш вопрос. Как ваши дела?

— Мои дела, так же, как и ваши, непросты. Двоякое состояние и чувства полярные. Вы, главное, держитесь, хорошо? Если будет тяжко, звоните мне, ладно? У нас с вами никого нет, будем держаться друг за друга.

— Спасибо на добром слове.

— Это не просто слова. Я на вас надеюсь и рассчитываю. И вы на меня положитесь, хорошо?

— Да.

— Тогда до встречи!

— До встречи!

В это время он увидел приближающегося Ваську Леонова, который ему улыбался и говорил одними губами «Спасибо!». Палашов не придумал ничего лучше, чем кивнуть и подмигнуть пацану.

— Марья Антоновна, пойдёмте в машину, — позвал Василий, и женщина окинула Евгения прощальным взглядом.

— Василий, погоди минутку.

Леонов вернулся и подошёл ближе.

— Помнишь, я тебе вопрос задал: заступишься ли ты за Валю?

— Помню, — вздохнул Васька.

— Так вот. Может быть, случая не представится. Но если когда-нибудь Валю будут обижать… Я не имею в виду ерунду какую-нибудь… Если по-настоящему будут обижать, сам умри, но жену свою защити. Понял?

— Понял.

Васька озадаченно почесал в затылке.

— Ну, всё, — Палашов хлопнул его по плечу, — дуй к своим!

Потом следователь, не чуя ног под собой, пошёл на Свободную улицу и там ещё работал с бумагами, задержавшись допоздна. Этот день стал долгим и тяжёлым, но и счастливым.

* * *

18 ноября выдалась на редкость чудесная погода, тёплая и солнечная. К вечеру, укутавшись в чёрный плащ, Палашов сел в «девятку» и отправился через Зарайский мост в Спиридоновку. Солнышко хоть и весёлое для ноября, природа приготовилась к зимней спячке; сбросив наряды, стояли голые деревья в ожидании, когда укроет их белоснежным одеялом. Впрочем, темнело очень быстро, и следователь надеялся на сухую дорогу, иначе ничего не стоило застрять в какой-нибудь вязкой луже на подъезде к деревне. Галина Ивановна сообщила ему в пятницу, что они уже законопатили свой домик на зиму и до весны ездить не будут. В связи с отбытием дачников у следователей как раз прибавлялись дела — сезонные кражи со взломом.

В выходные он основательно затарился мясом и фруктами и сейчас вёз их Марье Антоновне. Завтра разговаривать будет некогда, поэтому наперекор ночному холоду он ехал накануне условленного дня. В его план входило поговорить с женщиной, перекантоваться ночью в машине, а утром отвезти её в суд. Сердце трепыхалось как дикая птица в клетке. Со Спиридоновкой было связано много воспоминаний, которые его не отпускали. На подъезде к деревне он выкурил сигарету.