Ванечка и цветы чертополоха

Следующий выход с конвойным был к начальнику колонии, который, бегло изучив документы и стрельнув в осуждённого из-под густых тёмных бровей глазами, определил его в третий трудовой отряд и принялся объяснять распорядок дня.

Потом пошли к нарядчику для распределения на трудовой участок.

— На участке по производству хлебобулочных изделий освободилось место. Ты человек привычный к физическому труду. Как? Пойдёшь? Будешь хлеб печь?

— Да, согласен. Хлеб — всему голова.

Затем его оболванили под машинку и сводили в баню.

На восьмой день за ним пришёл конвойный. Позже первоход узнал, что осуждённые называют конвоиров «вертухаями». Он забрал его вместе с вещами и сопроводил к месту в общежитии общего режима. По истечении половины срока ему полагалось условно-досрочное освобождение, если не будет дисциплинарных взысканий.

Его перевели после обеда. В протяжённом помещении барака с аккуратно заправленными двухъярусными нарами контингент отсутствовал. Осуждённые шли с работ сразу в столовую. Его место располагалось в угловой части. Подойдя туда, они осмотрели верхнюю койку с несвежим матрасом.

— Здесь будешь спать. Вот твоя тумбочка. Пойдём покажу, где взять постельное бельё.

Тимофей поставил тюк с вещами на тумбочку. Они прошли вдоль барака и заглянули в небольшое помещение с хозяйственными принадлежностями, где каптёр выдал ему подушку, одеяло, разномастные наволочку, простынь и пододеяльник, кусок мыла и серую тряпку в качестве полотенца. Напомнив о распорядке, конвойный оставил его обустраиваться.

Возвращаясь на место, Глухов увидел на нижних койках трёх мужиков, хотя о двух из них это было громко сказано, потому что грудь у них была, конечно, колесом, да только вовнутрь, а не наружу. Шпана сверлила его любопытными глазами, в ответ Тимофей неторопливо одарил каждого внимательным взглядом. Третий был бугрист телесами и поигрывал мускулатурой. Сразу было понятно, что в этом углу он пытается заправлять при помощи тупой физической силой. Это считывалось по тому, как сидят двое других.

— Приветствую, — спокойно прохрипел Тимофей.

— Мир нашему общему дому, — ответил качок.

Выданные вещи из рук вновь прибывшего шлёпнулись на матрас. Сам Глухов чувствовал повышенное внимание к себе, поэтому выжидательно замер.

Когда один впалый ощерился, его ротовая щель сверкнула недостачей некоторых зубов. Второй поднялся и некрепкой походкой обогнул Глухова. Тимофей следил за ним глазами, ожидая какого-нибудь подвоха. Тот скрылся из виду, но быстро вернулся с веником и резко протянул его новичку, которого в этот миг прожгло изнутри от неожиданности.

— А ну сыграй чё-нить на гитаре!

Голос доходяги напоминал голос шакала Табаки из мультика «Книга джунглей». Тимофей не шелохнулся.

— А не умею я, ты научи, — прохрипел он, и жар сошёл с него как ни бывало.

— А я тоже не музыкант.

Тимофей усмехнулся.

— Как твоё погоняло? — спросил второй бархатистым баском.

— А меня никто не гоняет, я сам гоняю, — заявил Тимофей самоуверенно.

— Борзый, да?

— Не то слово.

— Слушать будешь меня, борзый, сечёшь? — поиграл бицепсами бугристый и поднялся с койки.

— А это, смотря что ты говорить будешь.

— Щас узнаешь. Ты не только борзый, но и, видать, тёмный. С одной стороны — пики остры, с другой — х…и, куда мать посадишь?

Тимофей вздрогнул от такого кощунства.

— Да вот этого, — мотнул головой на чудо с веником, — задом вниз на х…и подстелю, сам на грудь сяду, а мать на руки возьму.

Доходяга истерически заржал.

— Ну-ну. По какой статье идёшь? — спросил качок. — Да заткнись ты, Стручок!

Стручок ещё два раза хихикнул и затих.

— По какой бы ни шёл, тебе какое дело?

— Нет уж, теперь это и наше достояние. Бок о бок время коротать будем.

— Вместе-то вместе, да только каждый на своём насесте.

— Ты, значит, не играешь, зато тексты к песням сочиняешь?

— А ты, значит, туговат соображалкой, коли вопросы такие задаёшь?

— Слышь, тёмный, а ты не задавайся!

— Отвалил бы ты от меня подобру-поздорову!

— А не то что?

Они стояли уже нос к носу. Рожа качка казалась Глухову гладкой и самодовольной и смотрела на него чуть свысока. Тимофей долго сверлил его взглядом, пока с языка всё же не сорвалось:

— Уймись!

Тут качок мгновенно согнул его в бараний рог, заломив ему за спину руку и задрав её так высоко, что внутри хрустнуло.

— Запомни, так со мной не разговаривают! Статья! — и он заломил руку ещё выше.

«Поделом тебе, — подумал Тимофей, преодолевая боль. — Это тебе не перед салагами хорохориться».

— Сто двадцать седьмая. Давай договоримся, — хрипел он, — я в ваши дела не лезу, а вы оставляете меня в покое. Хватит с меня одного покойника.

— Ладно, Тёмный, живи…

Он отпустил жертву.

— Тимофей Глухов.

— Тёмный как есть.

Тимофей расправил ноющую руку и отправился к койке.

— Лоба́н — эт я, Стручок и Ка́тыш — они. Ну а ты теперь Тёмный.

Глухов решил, что благоразумнее будет промолчать. Да и какая, в сущности, разница, как его будут эти черти называть. Полез на койку и начал, громыхая и скрепя, заправлять постель.