Ванечка и цветы чертополоха

Позже, уже вечером, к нему подошёл некрупный жилистый мужичонка, представился смотрящим отряда, познакомился, спросил, есть ли жалобы, что может дать в общак.

— Жалоб нет. В общак пока положить нечего. Заработаю, дам денег.

Ночью лежал, сверля глазами потолок, долго не мог уснуть, привыкая к новому месту. Проигрывая в голове препирательства с Лобаном, понял, что зря их затеял. Молчать надо и не лезть ни к кому ничего доказывать. Твёрже надо быть, спокойнее, и жизнь наладится.

Прохождение через ад. Глухов. За шагом шаг.

В дальнейшем оказалось, что даже не стычки между осуждёнными трудно пережить. А сшибались с завидной регулярностью. Деление на «блатных», «мужиков», «козлов» и «петухов» никто не отменял. А ещё «крысы» нарушали воровством общественный покой, да «спортсмены» типа Лобана провоцировали мордобой.

Самое трудное было пережить круговерть, характерную жизни на зоне. Каждый день начинался одинаково, также продолжался и заканчивался: подъём в пять утра; сутолока и столпотворение у параши, у раковин; построение с перекличкой; зарядка; завтрак шрапнелью, пайкой хлеба, пойлом, отдалённо напоминающим чай (посуда исключительно из алюминия); развод на работы; привод на обед, который по качеству ненамного лучше, чем завтрак; снова работа; перекличка перед дежурным оперативником; вечером — свободное время; в девять — отбой. Блатные и спортсмены на работы не ходили и быстро съезжали на более строгий режим. Власти две: одна — инспекторы в зоне, другая — смотрящие из осуждённых на зоне. Притом принципиально для всех «в зоне» и «на зоне». Хоть какое-то разнообразие вносили получение писем и передач, кратковременные и долгосрочные свидания, освобождение и прибытие новых осуждённых, периодические шмоны и еженедельные походы в «баню», которая, опять же, называлась так весьма условно, как и «карантин».

В каком-то смысле Глухову повезло: его рабочий день начинался рано и отнимал много физических сил, особенно поначалу, после тюрьмы, где заняться особо было нечем. С самого раннего утра Тимофей самозабвенно ворочал мешки с мукой, засыпал нужное количество в огромный чан тестомесильной машины, потом завешивал необходимое для буханок количество теста, перекладывал в формы, загружал в расстойный шкаф, оттуда через пару часов переставлял в электрическую печь. После печи буханки вынимались на специальные деревянные поддоны, где они остывали. Каждый раз при выгрузке свежих ароматных буханок на поддон из памяти выныривали автолавка, руки продавщицы, отпускающей батоны и буханки в тряпочную сумку с характерным шаркающим звуком, глаза Марьи, цвета разбавленного чая, удивлённые, осторожные, несмелые, её же прохладные пальцы и собственный жар и жажда. Жар печей, жар буханок напоминали жар его тела, когда он приближался к любимой женщине слишком тесно, когда вдыхал тёплый женский душок. И сразу, подобно вспыхнувшему пламени, накрывала боль. Под шлёпанье форм о плиты пола боль угасала, оставляя после себя выжженное сердце, щемящее от тоски. И он шёл завешивать новые порции теста в остывающие формы. И гнал от себя заветные воспоминания о прикосновении рук к трепещущему, не менее упругому, чем тесто, телу. Он старался зацепиться за какую-нибудь постороннюю мысль, чтобы заговорить с Мишкой, отрезающим ему куски теста, или Колькой, подбирающим и подтаскивающим ему тяжёлые металлические формы, и отвлечься, прогнать от себя навязчивые, распаляющие мысли. Но даже хрипотца собственного голоса, прозвучавшего вслух, не давала ему покоя.

Чтобы накормить колонию, нужно было повторить три цикла. С первого хлеб шёл на обед, со второго — на ужин, ну а с третьего оставался на завтрак следующего дня. На хлебопекарной линии они трудились втроём в большом производственном зале, и полностью обеспечивали колонию хлебом. Хлеб получался свежим и вкусным, его ели и сотрудники службы исполнения наказаний. Своим трудом мужики внушали уважение. График был плавающим. Работали по шесть дней в неделю. Три дня работали по двое, чтобы дать третьему выходной. И так продолжалось день за днём. Круг общения Глухова в основном и ограничивался этими двумя мужиками, с которыми он вместе трудился. Первое время после работы сил хватало только дотащиться до столовой на ужин, а после забраться на «шконку».

Страшные сны сниться перестали, потому что даже на них не оставалось сил. Касаясь подушки, он проваливался в чёрную яму, которая утром его из себя выталкивала обратно.

Первым делом, это было ещё в СИЗО, он бросил курить. Так как это было сделано очень резко, дней пять его не на шутку плющило. Тимофей не видел другого выхода. Сигареты, конечно, притупляли чувство голода, но он не рассчитывал, что родители смогут привозить ему передачи, а унижаться, стараясь раздобыть курево у других подсудимых, ему не хотелось.