Ваниль и карамель

— Прости, малыш, я не хотел напугать… — Растерянный голос прячется в моих волосах, ладони неуверенно гладят по спине. А меня уже не остановить — плотина рухнула, освобождая все то, что копилось внутри все эти недели.

Боль. Обида. Разочарование. Страх неизвестности. Прошлые комплексы, от которых, казалось, я избавилась. Испуг от странного поведения Эрика.

А он словно сам испугался. Сидел, прижимал меня к себе и покачивал, как маленькую. По голове гладил, по спине, и от рук его — больших и сильных — по телу разливалось тепло. Грело. Убаюкивало. Утешало.

Слезы закончились резко, раз — и нет их. Я всхлипывала, уткнувшись Эрику в плечо. И только теперь, рядом с ним, обнимая его, вдыхая его запах, поняла, насколько мне его не хватало. Насколько жизнь без него стала бессмысленной и серой.

— Прости, — шепнул он и поцеловал меня в висок.

Поднять на него глаза я не решилась. Вцепилась еще сильнее и положила голову ему на плечо.

— Мне было больно. И да, есть разница. Тогда, у портала, я действительно сказала это. Но то были лишь слова. Ты же был с ней… и ту комнату я видела… и кровать, и…

— Полина. — Эрик слегка отстранил меня и заставил посмотреть в глаза. Покачал головой, словно я сказала огромную глупость. — У меня никогда ничего такого не было с Лидией. И с Гектором я говорил, что не стану. Пытался вразумить, а в тот день, когда ты пришла, мы договорились, что он не станет тебе вредить, даже если я вернусь. Я действительно хотел помочь Лидии, ведь она из-за меня такая. Приходил бы, навещал, но остальное… Она же безумная была, неужели ты действительно думаешь, что я мог… — Он громко выдохнул и грустно улыбнулся. — Глупенькая.

— Не было?..

Я боялась поверить. Хотела, но… Я ведь помнила: и комнату, залитую светом закатного солнца, и расстеленную кровать, и краски на полу. И Лидию, бледную, испуганную, цепляющуюся за Эрика, как за якорь. И его самого — заботливого, сильного, надежного.

— Конечно, не было.

Уверенный. В глаза смотрит. И на лице — ни тени лжи. И я снова чувствую себя дурой. Все это я время я считала, что он… а он нет… А я сама… И на Тибете, и вчера… Предательница!

— Почему ты не сказал? — вырвалось само, с обидой — теперь уже на собственную глупость. — Не пришел ко мне, не объяснил? Думаешь, я не поняла бы?

— Не поняла бы, — кивнул. Ссадил меня на кровать, а сам встал и подошел к окну. Плечи опустились, в воздухе мрачно клубилась безысходность — теперь уже его собственная. — И не поймешь. Глупо было надеяться, что прошлое можно забыть.

— Прошлое?

Я ничего не понимаю, но хочется, чтобы он говорил. Чтобы не замыкался. А он молчит. Смотрит в черноту ночи и думает о своем, а я жалею, что у меня нет дара — читать мысли. Как все было бы проще, если бы он был. И каким глупым кажется теперь мое собственное требование…

Сижу и жду, Эрик не шевелится, словно решает, стоит ли мне говорить. Светлые волосы рассыпаны по плечам, блестят и серебрятся. И я невольно любуюсь. Не хочется никуда уходить. Полчаса — это мало, остаться бы здесь навсегда.

— Все совершали ошибки в прошлом. — Он начинает говорить резко, и я вздрагиваю. — Мои нельзя назвать ошибками. Я много натворил, тебе говорили, наверное. — В голосе слышится ирония и горечь, отчего теперь уже мне хочется усадить его на колени и жалеть. — Дарья не могла промолчать. Так вот то, что тебе говорили — мелочи по сравнению с тем, что я делал. И с тем, что хотел сделать.

— Ты сорвался, — отвечаю, и голос дрожит. — После смерти мамы…

— Я стал чудовищем. И ненавидел весь мир. А девочка эта, Лидия, просто подвернулась под руку. Она была одной из, но она была особенной. Ее я ненавидел больше остальных.

— Она была похожа на Божену? — строю я догадки.

Эрик развернулся ко мне. На лице — непонятное выражение, то ли презрение, то ли жалость, то ли страх оттого, что он все это говорит мне.

— Нет, не была. Она полюбила меня. А монстров не любят.

— Ты не монстр! — Я встаю решительно и шагаю к нему. Вдыхаю карамельный запах, обнимаю за талию, и щекой прижимаюсь к груди. Его сердце стучит громко и быстро. Но обнимать в ответ Эрик не спешит.

— Вчера я снова почувствовал это — желание убивать. И сейчас чувствую. Я могу навредить тебе, Полина.

— Не можешь, — шепчу упрямо, и снова слезы текут. Горячие, крупные. Впитываются в ткань его свитера, и на нем расползается мокрое пятно. — Я не верю.

— Не тебе, так Владу. — Его голос теплеет, рука скользит по моим волосам, и я невольно жмурюсь от долгожданной ласки. — Он козел, конечно, но тебя любит. И, наверное, тебе действительно было бы лучше…

— Нет! — перебиваю я яростно и поднимаю на него глаза. — Не смей решать, что для меня лучше! Сама решу.

— Разве не решила еще? — горько улыбается, и улыбка эта значит что-то плохое, необратимое для нас. Но руку не убирает, и надежда есть.

— С чего ты взял, что решила?

— Я влез тебе в голову вчера, — беззастенчиво выдает он. — Извини.

Но в голосе раскаяния нет. Оно и понятно — ведь в голове моей вчера были весьма определенные мысли…

— О… — выдыхаю я и опускаю глаза. Щеки тут же вспыхивают, а в груди разливается стыд.