Точного адреса я его не помню, но запомнилось мне одно, что жил он в одном из переулков на Ленинградском шоссе. Больше лейтенанта Евгения Михайлова и его разведчиков никто не видел. Я сообщаю некоторые подробности о нём, потому, что он был мне другом.
Ни стрельбы, ни шума, ни голосов с той стороны, куда ушёл Михайлов, в течение ночи не было слышно. Они ушли и так же тихо исчезли, как живые призраки исчезают в холодную даль!
Кругом стояла действительно зловещая и непроглядная тишина. Через некоторое время на дороге, по которой уехала повозка и пришёл со своими солдатами Михайлов, снова показались какие-то люди. Они шли большой толпой, и на этот раз их было гораздо больше. Одеты они были иначе, чем наши московские солдаты. На головах у них были надеты каски, поверх шинелей до самых пят болтались защитного цвета плащ-накидки, затянутые около шеи на шнурок. У нас таких плащпалаток не было. Вёл их, как потом выяснилось, вновь назначенный комбат, старший лейтенант, не то Поливода, не то Вудко, точно фамилию его я не запомнил. Это был широкоплечий, дюжий парень, с серьёзным круглым лицом и маленьким носом посередине.
Когда они подошли ближе, они нас не увидели. Мы лежали между кочек и шинели моих солдат успели покрыться белым инеем. Я встал на ноги и пошёл им навстречу.
Толпа солдат остановилась прямо посереди дороги и из-за спин их вперёд вышел тот самый старший лейтенант, фамилию которого я не запомнил. Он громко, как перед строем, спросил меня, кто мы такие. Я рассказал ему, как мы оказались около переправы, как сапёры взорвали паром, что мы ждём своих, которые ушли на тот берег. Вчера мы прибыли в состав 119 дивизии и ждём наших с того берега.
— Ну ждите! — ответил он мне и посмотрел на моих солдат.
— Пошли! — пропел он тонким голосом своим солдатам, обернувшись.
Он свернул с дороги в сторону к отдельной сосновой роще. Он повёл своих сибиряков, молчаливых и угрюмых, дальше вдоль берега, туда, где в небольшой роще деревьев стояла раненая в плечо лошадь. Я пожал плечами и мы остались лежать на месте.
Вскоре мы услышали несколько винтовочных выстрелов из той самой рощи, где скрылись сибиряки. Мы не знали причину стрельбы и были встревожены. Но стрельба как началась внезапно, так же неожиданно и прекратилась. Я послал старшину узнать, в чём там дело и почему стреляли. Он взял с собой солдата, пошёл и вскоре вернулся. Старшина доложил, что сибиряки пристрелили лошадь и довольные добычей разделывают тушу. И действительно, вскоре между деревьев и кустов показался дым и замелькали огни небольших костров.
Мы смотрели на раненую лошадь, как на несчастное, обречённое животное, а они в ней увидели совершенно другое — куски свежего мяса. Солдатской хватки у них хоть отбавляй! Они только пришли на место и сразу набросились на лошадь. Мне это было не понятно! Я понял всё потом, когда стал выяснять о получении продуктов и о величине солдатского пайка.
Изморозь, холодная и зябкая, тянулась на берег с реки. Солдаты подергивали плечами, а там жарили мясо и грелись у костров. Некоторые из моих тоже оживились, хотели пройтись и повертеться около костров, но я не разрешил, а старшина осадил их.
Время летело так быстро, как эти холодные струи реки, которые неудержимо и стремительно неслись под уклон на поверхности воды.
Я по-прежнему сидел над обрывом и смотрел, то на береговую кромку леса
— Завтра я пойду в полк и доложу насчёт тебя. Оставайся покуда здесь. Может, увидишь кого из своих. Может ещё кто из ваших вернётся?
— Верно! — подумал я.
Если уйти сейчас под деревья, a солдаты мои только и ждут податься ближе к кострам, кто будет следить за тем берегом, возможно, нужна будет какая помощь?