Ванька-ротный

Спустившись с обрыва, разведчики возьмут по компасу азимут и наметят себе ориентир. Поглядывая на ориентир и на лежащую перед ними местность, чтобы случайно не напороться на немцев, они перейдут снежное поле и углублятся в лес. Посмотрят, что находиться за лесом, и на следующую ночь вернутся назад. Никаких активных действий, никаких выпадов и стрельбы в сторону немцев. Только наблюдение и скрытое передвижение. Обратный путь они пройдут быстрей. Азимут и ориентир в мозгах держать не надо. |Обратно спокойно идешь по своим следам.|

Чувствуя близость противника, солдат идет, обычно, опасливо, часто оглядывается, при случайном выстреле вздрагивает и приседает, передвигается вперед, переступает осторожно и, как правило, сутулится. Такую опасливую фигуру сразу видно издалека. Разведчик там, внизу, должен идти уверенно, спокойно, как у себя дома.

Вот, собственно, |какой план| и все, что торчит у меня в голове. Теперь посмотрим, как все это можно осуществить во время ночного поиска. Для того, чтобы хорошо знать оборону противника, нужно послать вниз с обрыва несколько мелких пассивных поисковых групп. Их можно направить по разным маршрутам. И чем они будут мельче, тем подойти к немцам им будет легче. Всем известно давно, что тихо пройти в тыл к немцам легче, чем с передовой из-под проволоки и из-под носа у пулеметчиков брать языка. В первом случае разведке нужно лишь пройти передний край немцев и углубиться в тыл. Из десяти идущих к немцам в тыл, как правило, все десять возвращаются. Заранее готовятся несколько проходов. Выбирается один проход, когда идешь туда. При возвращении обратно пользуешься другим. Это в целях предосторожности, на случай засады. А взять второй случай, когда нужно взять языка из передней траншеи немцев. Из десяти не всегда остаются живыми двое-трое. В тыл к противнику ребята охотно идут. А за языком идти в переднюю траншею иногда отказываются |по разным причинам идти|. Вот простая арифметика при выходе в ночной поиск. При выходе на захват языка у многих ребят появляются болезни. У одного появляется куриная слепота. У другого за два часа до выхода вдруг случается расстройство желудка, он часто начинает бегать и все проходит вполне натурально. У третьего начинается нервное дерганье лица. У четвертого — судороги ног. У этого кашель взахлеб и он покрывается потом. Но стоит кому из них сказать, что ты сегодня остаешься и не пойдешь, иди отдохни, пойдешь в другой раз с той группой, как |у него| недомогание тут же проходит. Все натурально! Не то, чтобы он притворялся, на нервной почве это все. Лейтенант Рязанцев перед строем стоит, у него язык заплетается, как будто он конфетку сосет.

— У тебя что во рту? — спрашиваю я его.

— У меня ничего! Тебе показалось!

Может и показалось, но вижу, что он не в себе. На верную смерть должен идти, вот и заикается. В это время из строя выходит высокого роста солдат и объявляет при всех:

— Я сегодня идти не могу! Ничего не получиться! У меня в душе что-то оборвалось!

Нет бы подойти одному и сказать без лишних свидетелей. А он взял и ляпнул при всех. Что я ему должен перед всем строем ответить? «А что, собственно, лучше? — думаю я. — Вот так при всех честно заявить, или скрыть, затаиться и потом увильнуть во время операции?»

За ним вышел из строя еще один. Молчит, весь напрягся, покраснел, хочет что-то сказать, а выдавить слова не может. Вот вам и групповой отказ! Считай, что выход на задачу сегодня сорван. А мне как быть? Как перед начальством держать доклад? Как я оправдываться буду?

— Что, что? — скажет мне командир полка. — Ты у меня смотри! Опять у тебя дрожь в коленках? Иди и приказ выполняй!

Я, конечно, могу принудительно послать на поиск ребят. Есть у нас группа старых, испытанных разведчиков. Но я их берегу для подходящего случая, когда есть верный шанс взять языка и без потерь вернуться обратно, когда нужно применить тонкое умение и собачий нюх, так сказать. Они тоже видят, что сегодня будут большие потери. Очертя голову в исступлении на рожон никто из них не полезет. Нет никаких гарантий живым вернуться назад. Они понимают, что от меня это формально требуют. Написали приказ по разведке и к 7-ми 00 другого дня о результатах разведки доложить.

Часто такие приказные выходы заканчиваются обнаружением немцами наших групп. Начинается такая бешеная трескотня. Артиллерия немцев начинает бить из всех батарей по ближним и дальним позициям, наворочает столько — не опомнишься потом дня два. Тот же командир полка потребует от меня выяснить: может, немцы в наступление на нашем участке перешли.

— Немцы сидят на месте! — докладываю я. — Полковая разведка попала под огонь! |Наверно| Есть большие потери!

|Немецкий отчаянный грохот меняет мнение у командира полка.|

— Может, завтра новую группу послать? — спрашиваю я.

— Ну тебя с твоей разведкой к чертовой матери! Тут чуть блиндаж не разнесло и не выбило мозги!