Ванька-ротный

Летом, когда они, немцы, брали пачками русских в плен, то они ему казались какими-то худыми и маленькими. А эти стояли твердо на ногах и выглядели широкоплечими великанами.

Немец мельком взглянул на русских, они спокойно и с интересом разглядывали его. Теперь ситуация войны изменилась. Теперь он, немец, имел тщедушный вид, а они стояли спокойно, как хозяева положения. «Что-то теперь будет?» — мелькнуло у него в голове.

Зимой у наших солдат под шинелями были надеты ватники, и по сравнению с ними немец казался худым и тощим. От одного их вида у немца по спине побежали мурашки. Он долго не мог опомниться, но через некоторое время всё же пришёл в себя. Он набрал воздуха в грудь и пролепетал решительно:

— Гитлер капут! Криг цу энде!

— Капут! Капут! — подтвердили они.

— Сейчас придёт лейтенант, допросит тебя! Он у нас по-вашему шпрехает!

Сержант Стариков оставил солдат в избе. Велел смотреть за немцем. А сам пошёл на окраину деревни, где мы в это время с лейтенантом Черняевым решали, что делать дальше.

— Товарищ лейтенант! Пленного взяли! Там в третьем доме от края сидит! Двух солдат я с ним оставил!

Я велел Сенину и Черняеву организовать оборону и пошёл посмотреть на немца. Я вошёл в избу и огляделся кругом. Вижу: живой немец стоит с поднятыми руками, а солдаты сидят напротив, на лавке у окна.

Первый раз перед нами стоял живой и невредимый немец. Я велел ему опустить руки и попросил своих солдат освободить нам лавку.

— Нэмен зи битте пляц! — сказал я немцу и посадил его рядом с собой.

Я хотел спросить у немца, какой гарнизон стоит в совхозе Морозово. Приготовил уже целую фразу, как вдруг кто-то пискнул за печкой. За печкой, в том месте, где от зада печи к стене были перекинуты палатья.

— Ну-ка взгляни! — сказал я сержанту.

Когда возникают необычные обстоятельства, обостряется память и всякое там прочее. Фамилию сержанта Старикова с того дня я запомнил. Помню её и сейчас.

Стариков шагнул к палатьям, отдёрнул висевшую на верёвке тряпицу и оттуда, из темноты закоулка, на божий свет показались две девицы. Вид у них был иностранный, похожи они были на гулящих девиц.

— Вот это дяла! — произнёс один из солдат, стоявший у двери.

— Немецкие фрау во всём натуральном виде!

— Кто такие? — спросил я их по-русски.

Девицы молчали.

— Шпрехен зи дойч? — последовал мой вопрос.

Они упорно молчали.

— Парле ву франсе? — спросил я их.

И они, как бы сорвавшись с места, предполагая, что я понимаю их язык, залепетали без всякой остановки. А кроме «Парле!», «Бонжур!» и «Пардон!» — я ничего другого не знал.

— Пардон! — сказал я, повысив голос, давая понять, что разговор окончен. Они поняли и тут же умолкли.

— О чём они говорили? — спросил меня Стариков.

— Не знаю! Я французских слов знаю всего два-три. Они думают, что я всё понял. А я понял столько же, сколько и ты. Ладно, сержант, с бабёнками займёмся после! Сейчас нужно немца по делу допросить! Нам нужны сведения о противнике. Штаб полка нам такие сведения не даёт. Мы по сути дела идём на немцев вслепую!

Я хотел спросить немца, где находится их штаб, но на первой же фразе весь мой запас слов куда-то исчез. Я напрягал память, вспоминал отдельные слова и заученные фразы, но кроме глагола «хабэн» ничего вспомнить не мог. Не будешь же в каждом вопросе вставлять одно и тоже «Haben», — «Haben Sie Kannonen?», — «Haben Sie Maschinengewehre?».[90]

Потом, несколько успокоившись и собравшись с мыслями, я спросил его из какой он части, где находиться артиллерия и есть ли на данном участке фронта танки.

— Мы идём к железной дороге и нам нужно знать, что делается там, — подумал я.

В избу за короткое время набилось довольно много солдат. Всем хотелось взглянуть на живого немца и на двух иностранных девиц, которых поймали в избе. Слух по деревне обычно ползёт с невероятной скоростью.

Я вначале растерялся и сделал упущение. Мне нужно было сразу поставить часового на крыльцо. Вскоре в избу явились Черняев и Сенин, растолкали солдат и, по праву встав в первый ряд, стали рассматривать захваченную компанию.

— Охрану сняли! Солдат распустили! Деревню бросили! Пришли на девок гулящих смотреть! — сказал я, оборачиваясь к командирам своих взводов. — Ну вот что! Немедленно всем по своим местам! Кто мне будет нужен — вызову сам! В избе останется сержант Стариков с двумя солдатами! Сенин! Поставь у крыльца часового! И никого сюда не пускать! Шагом марш по своим местам! — приказал я.

Дверь открылась наружу, белый облаком заволокло весь задний простенок избы. Немец и девицы от холода заёжились, мороз побежал по ногам. Солдаты стали нехотя выходить на улицу.

На улице дул пронзительный холодный и колючий ветер. По такой погоде немецкие солдаты обычно сидят по домам. Часовые на постах больше часа не выдерживают. Если посмотреть на пленного, то он по сравнению с нашими русскими солдатами одет на летний манер.