Ванна Архимеда: Краткая мифология науки

С 1799 года Чарльз Уайт тоже предлагал теорию постепенной эволюции, окрещенную «великой цепью существ», — она позволяла пройти от чайки до человекообразной обезьяны и от «негра» или «американского дикаря» до европейца, только ее никак не удавалось протянуть от обезьяны до человека. Размещение этого последнего среди лишенных души животных казалось одновременно кощунственным и противоречащим самой дорогой для людей XIX века идее — идее прогресса. Такое положение дел быстро подорвало доверие к новым радикальным концепциям, повернув их так, чтобы их слабости проявились наиболее ясно. В самом деле, если эволюция в том смысле, какой ей придал Дарвин, очевидно наблюдаема внутри отдельного вида к другому совсем не так просто. Если человек произошел от обезьяны и если эволюция непрерывна, то где же тогда обезьяны, почти ставшие людьми, и люди, почти не переставшие быть обезьянами? — без конца вопрошали противники Дарвина. И Дарвину приходилось лавировать, признавая, что «отчетливое различие конкретных форм живого и отсутствие бесконечного числа промежуточных звеньев, соединяющих их, представляет собой очевидную сложность».

Он постоянно подчеркивал, что нам известна лишь бесконечно малая часть существующих ископаемых останков, однако этот аргумент ни в коей мере не мог удовлетворить его оппонентов, несмотря на свою справедливость. Сторонники современной синтетической теории эволюции утверждают, что наиболее значительные эволюционные скачки должны появляться в лоне сокращающейся популяции благодаря быстрому эволюционному изменению, что еще больше снижает вероятность обнаружения таких останков. И все же даже в эпоху палеонтологических находок по-прежнему отсутствует звено. соединяющее человека с обезьяной или барана со страусом, а разрывы, которые, казалось бы, должны уменьшаться, заметно увеличились.

Дарвин предположил существование трехпалой лошади, названной гиппарионом, которая могла бы стать вполне подходящим предком нашим лошадям, зеглодона, занимающего промежуточное положение между хищниками и китообразными, археоптерикса, являющегося рептилией в той же мере, что и птицей, но только последний из перечисленных в какой-то мере заинтересовал палеонтологов. По всей видимости, благопристойная непрерывность, предложенная Дарвином, хромала на все свои ноги. Сегодня ее отвергают преимущественно катастрофисты (сторонники эволюционных скачков) и сторонники «прерывистого равновесия» (внезапного изобилия видов, которые затем быстро вымирают), утверждающие, что нет никаких отсутствующих звеньев — напротив, их даже избыток, Какие виды может соединять, например, такое «звено», как утконос? Или гигантский червь Riftia, у которого отсутствует не только рот, но вообще вся пищеварительная система и который содержит свое двухметровое тело на трехкилометровой глубине? А что вы скажете о дюжине поразительных животных (одно из них называется Hallucigenia), обнаруженных в сланцах Бургесса в Британской Колумбии? Заваленные бесчисленным множеством звеньев, палеонтологи соглашаются сегодня, что не существует единой цепи, состоящей из более или менее равных элементов и соединяюей человека с улиткой, а виды размножаются наподобие неровно растущего кустарника. непредсказуемо и вслепую подстригаемого массовыми вымираниями.

Замена единой цепи живых существ — вполне типичной для механицизма конца XIX века — более экологически корректной метафорой разрастающегося кустарника, отнюдь не случайна. В действительности отсутствующее звено служит символом определенной эпохи в истории определенного общества, а именно — викторианской Англии, где совершенно непереносимой казалась мысль, что все благородные лорды. так лелеющие свои генеалогические древа, должны начинать их от тех же самых предков, что дали жизнь ничтожным ворчестерским крестьянам, не заботящимся ни о чем, кроме своих яблонь, а то и вовсе от африканских диккарей, карабкающихся по деревьям. Поиск утраченного звена становился делом чести… с заранее предрешенным исходом. Ведь предок человека, если он существовал. не мог быть никем иным, кроме грубого монстра, напрочь лишенного всех тех душевных тонкостей, которые так нам свойственны. Под поиск общего предка маскировался на самом деле поиск доказательства того, что человек никоим образом не мог произойти от животных. Это звено обречено было остаться недостающим, так как иначе грозила радикальная ревизия очевидного: на верхней ступени лестницы живых существ установлен трон для Homo Sapiens, помещенный туда (не очень понятно как) Богом, не перестающим с тех пор кусать себе локти.