Ванна Архимеда: Краткая мифология науки

К черту истории о яблоке! Настоящие секреты Ньютона были в том самом чемодане; и нам о них известно благодаря племяннице, той самой, благодаря которой мы узнали и про яблоко.

Спасибо, Катерина!

Франкенштейн

Любители полицейских романов и рассказов об ужасах знают, как опасно бывает художественное воображение пожилых леди: они подчас способны под пару чашек чая (не желаете ли добавить молока?) сочинить что-то такое, от чего в жилах стынет кровь. Романтические грезы юных англичанок, немного пригасшие во время учебы в школе и последующего пребывания на континенте ради совершенствования в иностранных языках, должны внушать не меньшие опасения. Прелестная девятнадцатилетняя Мэри Годвин взяла в руки перо (однажды вечером во время грозы, в швейцарском шале на берегу Женевского озера) только затем, чтобы создать наводящую страх историю, мифический герой которой олицетворяет — сегодня более, чем когда-либо, — худшие из пороков науки: историю Франкенштейна.

Одного этого имени, кажется, достаточно, чтобы в небе засверкали молнии, а под сводами мрачного замка зазвучал сардонический хохот гнусного ученого безумца, пока в холодном полумраке вырисовывается нечеткий силуэт безобразного монстра, сыгранного актером Борисом Карловым. Впрочем, ничего удивительного: этот набор образов пришел к нам из кино, преимущественно из «Франкенштейна» Джеймса Уэйла 1931 года, а вовсе не из книги Мэри Годвин Шелли, герой которой Виктор Франкенштейн — молодой талантливый студент, совсем не похожий на безумца, — с большой сноровкой собирает в каморке Ингольштадтского университета (а не в подземелье средневекового замка) части трупов. Но книга Шелли была до такой степени осаждена разнообразными призраками, выпотрошена и лишена содержания, что от нее осталось одно-единственное слово — ее заглавие — и одна-единственная мораль: берегитесь ученых. Такое выхолащивание очень важно для зарождения мифа: лишь тогда, когда исходное произведение превращается в пустую раковину, в нее можно уложить все, что угодно, и парадоксальным образом обеспечить потомков возможностью продолжать это делать. В данном отношении Франкенштейн Мэри Шелли идеален: говоря о нем, никто уже не подразумевает ни ее роман о могуществе науки, ни плод ее фантазии.

Многие из прочитавших роман усомнились: можно ли считать Мэри Шелли его автором? Совершенно очевидно, что к созданию книги приложили руку и ее муж Перси Биш Шелли — мятежный анархист и нищий наследник колоссального достояния, и лорд Байрон — циничный донжуан и проклятый поэт[16]; но, как мы постараемся показать, написать такое была способна только нежная Мэри. Научная канва сочинения — монстр, сотворенный объединенным могуществом химии и электричества, — по всей видимости, исходит от Перси Шелли. В самом деле, круг его чтения включал, в числе прочего, сочинения Эразма Дарвина (дедушки Чарльза), Вольтера и Дидро; он восхищался работами Хамфри Дэви, научившегося к этому времени получать чистые вещества путем электролиза, а также трудами Фарадея, Эрстеда и Ампера — при помощи удивительных экспериментов они установили связь между электричеством и таинственным магнетизмом, считавшимся тогда основным источником жизни. Ему было известно об опытах итальянца Луиджи Гальвани, который был уверен, что в 1791 году нашел «животное электричество»: производя рассечение лягушки на препарационном столе, где находилась также электростатическая машина, он заметил, что одна из лягушек задрожала от прикосновения скальпеля.

И если для объяснения этого явления, несколько приблизившего к земле теорию Гальвани, потребовалась вся проницательность Вольты, попутно изобретшего электрическую батарею, сам по себе эксперимент навсегда останется символом первых связей, образовавшихся между физикой и биологией. В детские годы Перси Шелли, если верить его биографам, был счастливым обладателем электростатической машины, при помощи которой электризовал своих маленьких кузин, когда они на это соглашались, а со временем добавил в свой арсенал микроскоп, вакуумную помпу и все прочее, что необходимо хорошему химику. Идея заменить труп лягушки расчлененным трупом человека совершенно очевидно пришла в голову Шелли, испытывавшему, как почти любой в начале XIX века, энтузиазм по поводу выдающихся достижений науки. И все же он не мог написать «Франкенштейна».